Цак

Черные упругие трубки — вены, наверняка они дают чудищу жизнь. Но даже если проснется, Цака не так просто взять. Он распахнул челюсти и вгрызся в гадкую тугую плоть с едко-соленым вкусом. Фууу… хлынула отвратительная, ядовитая кровь, Цака вырвало, он скорчился в остывающих внутренностях убийцы, замотал головой, но с упорством смертника пополз ко второй черной вене, всего их тут было четыре. Даже если он захлебнется тошнотной вражеской кровью, даже если… Черный «Геленваген» еще горел у обочины. Сказать уж честно, капитан ГИБДД, услышав по рации «десятый, шестой километр абанской трассы, «гелик» на ограждении, всмятку», почувствовал вместе с естественным раздражением (уже домой собрались, и опять переться, в темноту, в снежище, из-за очередного дебила) злорадство. Допрыгался, хозяин жизни, довыеживался. Кто корочками размахивал и прокурором грозил? Да такой же, «раздайся, грязь, навоз плывет».

Близко они не подъезжали — ни к чему, вдруг еще боеприпас какой рванет, пущай догорит. И так видно, ком изорванного, скрученного черного железа, висящий на бетонном зубе ограждения. Морда в гармошку, колеса навыворотку, салон всмятку, какие подушки, какие живые… жар от пламени спадает, и снег опять пошел. Само потухнет.

Скорую они вызвали, как положено. Вот радости-то МЧС будет оттуда ночью остатки водятла доставать.

Как думаешь, сколько гнал? — спросил молоденький летеха, кутаясь в синий бушлат на свином меху у дверцы их капризной серебристо-голубой «Приоры».

Капитан шагнул к занесенной обочине, нагнулся и поднял перекрученный отлетевший номер: три семерки. Понты. Повертел, будто мог что-то оценить по жестянке.

Да не меньше сотки шел. Ну и пришел в отбойник… еще отскребут ли что хоронить. А все же странно как-то.

Чего?

Да не такая паршивая дорога, и резина у него явно же хорошая, и всякой электроники до хрена напихано. Я такое редко с такой машиной видел. Будто у него тормоза на всех колесах вдруг отказали.

Им впервые показалось, что они стоят на кладбище у свежей могилы.

Снег валил и валил, белый с темного неба, кажется, погребая все живое на свете. Жизнь оставалась где-то далеко-далеко, в теплых домах и теплых подвалах.