Добавить в моё избранное
9 мин, 51 сек 15684
И что же ты думаешь? Выйдя за дверь, я неожиданно для себя обнаружил, что беспокойные симптомы покинули меня! Ничьи глаза не следили за мной, никто не вторил моему шагу, куда бы я ни направлялся. Как страшно, мой друг, я ошибся!
Я вернулся домой, полон радости, открыл окна и пустил в комнаты свежий воздух, считая, что ранее был болен, а ныне чудесным образом исцелился. Но я не был болен, нет! Просто тот день был пасмурным. И в какой же ужас превратилось для меня утро следующего дня, когда тучи разошлись, и ненавистное солнце проникло в комнаты сквозь открытые настежь окна! Проснувшись в горячке, я понял, что незримый шпион нашел меня и здесь.
Невыносимо было находиться одному среди пугающих стен. Я выскочил наружу и тут… Боже! Боже! — узнал, кто же преследовал меня все эти годы. Обернувшись, позади себя я увидел её!
Она распласталась на земле подобно гигантскому уродливому пауку, нелепо пародирующему черты человека. Тело её было черным и гибким, чуть продолговатым и чуть искаженным волнами жары; она кралась за мной по тротуарам, скользила по бордюрам, пряталась в ямах дождевых каналов и между трещинами устилавших дорогу плит. Она была… она была ужасна. Но ужасней всего были её намерения ухватить меня за ноги, что секундой позже ей бы и удалось, не убеги я прочь. О, как я бежал! Если бы вдруг ты увидел меня тогда, то, верно, принял бы за безумца. И не ошибся бы в своем заключении. Тот день стал для меня адом. Но я пережил его. Пережил и безумие, которое овладело мной и, угрожая чем-то более страшным, нежели смерть, погнало из города.
Разум вернулся ко мне ночью. Обессиленный и голодный, я очнулся в силосной яме, вдали от дома, в который, теперь я точно уверен, уже никогда не вернусь. Понапрасну тратить времени я не стал. Подкрепившись первым, что попалось под руку — это были ягоды несозревшей смородины — я принялся размышлять, как раз и навсегда избавиться от ненавистной преследовательницы. Выход мне виделся только один.
Не помню, где раздобыл нож. В какой-то момент, неизвестно откуда, он просто оказался у меня в руках, как оружие, ниспосланное свыше — именно так я тогда и полагал. Взвесив возможности, мною было принято решение вернуться в город. Я рассуждал так: если она потеряла мой след, то, вероятно, вернется туда, где привыкла обычно следить за мной, туда, где она впервые на меня напала. Возможно, там она станет охотиться за кем-нибудь еще, а потому я надеялся, что мне удастся выследить её раньше, чем она выследит меня.
Еще завидно я притаился на старом ясене у перекрестка, где Шот-стрит врезается в Тассер, и стал ждать, когда солнце поднимется из-за корпуса бумажной фабрики. Не могу сказать, почему выбрал именно это место — тогда мною двигали, в большей степени, охотничьи инстинкты, а не здравый смысл, но очень скоро я убедился, что место засады выбрано верно.
Она вышла на охоту, как только первый солнечный луч упал на тротуар Тассер-авеню. Её жертвой оказался бедняга-курьер, разносивший пиццу по близлежащим офисам. Она упала на его след, голодная и хищная, однако не такая громадная, как при нашей последней встрече — быть может, вчерашняя погоня за мной истощила её? — и чуть изменившая форму тела, но такая же злобная и отвратительная, крадущаяся и жаждущая. Да, мой друг, именно тогда я и догадался, что охотится она исключительно при свете.
Я спрыгнул с дерева и, стараясь двигаться бесшумно, помчался к ничего не подозревающему парню-курьеру, надеясь, что еще успею его спасти. Мой удар должен был быть единственным и смертельным. Я подпрыгнул в замахе, и только когда лезвие уже стремглав неслось к её пасти, и ничто не предвещало осечки, я выкрикнул мальчишке: «Беги! Спасайся!» Уж не знаю, что испугало его больше — нож в моей руке или, всё же, её зловещий силуэт, но он бросился наутек с такой скоростью, что угнаться за ним я, утомленный и ослабленный бессонницей, оказался не в состоянии. А она… она рванула за ним вслед, не отставая ни на дюйм, словно была частью его самого. Я остановился, отказываясь верить, что позволил себе её упустить, отказываясь верить, что я проиграл. Ведь я не мог проиграть! Я продумал всё наперед, я выследил её, незаметно подкрался… Однако моя растерянность длилась не долго. Как и случалось прежде, я почувствовал спиной чьи-то взгляды и, обернувшись, увидел, что мои действия привлекли внимание нескольких десятков горожан, прогуливавшихся в этот зловещий солнечный день по Тассер-авеню. Но также я увидел и то, что оказалось самым чудовищным… За каждым из этих несчастных… стояла она.
Она обманула меня, мой друг. Понимаешь? Обвела вокруг пальца. Но сдаваться я не намеревался. Раз уж я взялся за оружие, спасти всех этих неведающих было моим долгом!
И я бросился к ближайшей из них, после к другой, к следующей и следующей, орудуя ножом, целя пронзить её черное извивающееся тело, но каждый раз лезвие поражало лишь землю, высекая искры, не причиняя ей даже мельчайших повреждений.
Я вернулся домой, полон радости, открыл окна и пустил в комнаты свежий воздух, считая, что ранее был болен, а ныне чудесным образом исцелился. Но я не был болен, нет! Просто тот день был пасмурным. И в какой же ужас превратилось для меня утро следующего дня, когда тучи разошлись, и ненавистное солнце проникло в комнаты сквозь открытые настежь окна! Проснувшись в горячке, я понял, что незримый шпион нашел меня и здесь.
Невыносимо было находиться одному среди пугающих стен. Я выскочил наружу и тут… Боже! Боже! — узнал, кто же преследовал меня все эти годы. Обернувшись, позади себя я увидел её!
Она распласталась на земле подобно гигантскому уродливому пауку, нелепо пародирующему черты человека. Тело её было черным и гибким, чуть продолговатым и чуть искаженным волнами жары; она кралась за мной по тротуарам, скользила по бордюрам, пряталась в ямах дождевых каналов и между трещинами устилавших дорогу плит. Она была… она была ужасна. Но ужасней всего были её намерения ухватить меня за ноги, что секундой позже ей бы и удалось, не убеги я прочь. О, как я бежал! Если бы вдруг ты увидел меня тогда, то, верно, принял бы за безумца. И не ошибся бы в своем заключении. Тот день стал для меня адом. Но я пережил его. Пережил и безумие, которое овладело мной и, угрожая чем-то более страшным, нежели смерть, погнало из города.
Разум вернулся ко мне ночью. Обессиленный и голодный, я очнулся в силосной яме, вдали от дома, в который, теперь я точно уверен, уже никогда не вернусь. Понапрасну тратить времени я не стал. Подкрепившись первым, что попалось под руку — это были ягоды несозревшей смородины — я принялся размышлять, как раз и навсегда избавиться от ненавистной преследовательницы. Выход мне виделся только один.
Не помню, где раздобыл нож. В какой-то момент, неизвестно откуда, он просто оказался у меня в руках, как оружие, ниспосланное свыше — именно так я тогда и полагал. Взвесив возможности, мною было принято решение вернуться в город. Я рассуждал так: если она потеряла мой след, то, вероятно, вернется туда, где привыкла обычно следить за мной, туда, где она впервые на меня напала. Возможно, там она станет охотиться за кем-нибудь еще, а потому я надеялся, что мне удастся выследить её раньше, чем она выследит меня.
Еще завидно я притаился на старом ясене у перекрестка, где Шот-стрит врезается в Тассер, и стал ждать, когда солнце поднимется из-за корпуса бумажной фабрики. Не могу сказать, почему выбрал именно это место — тогда мною двигали, в большей степени, охотничьи инстинкты, а не здравый смысл, но очень скоро я убедился, что место засады выбрано верно.
Она вышла на охоту, как только первый солнечный луч упал на тротуар Тассер-авеню. Её жертвой оказался бедняга-курьер, разносивший пиццу по близлежащим офисам. Она упала на его след, голодная и хищная, однако не такая громадная, как при нашей последней встрече — быть может, вчерашняя погоня за мной истощила её? — и чуть изменившая форму тела, но такая же злобная и отвратительная, крадущаяся и жаждущая. Да, мой друг, именно тогда я и догадался, что охотится она исключительно при свете.
Я спрыгнул с дерева и, стараясь двигаться бесшумно, помчался к ничего не подозревающему парню-курьеру, надеясь, что еще успею его спасти. Мой удар должен был быть единственным и смертельным. Я подпрыгнул в замахе, и только когда лезвие уже стремглав неслось к её пасти, и ничто не предвещало осечки, я выкрикнул мальчишке: «Беги! Спасайся!» Уж не знаю, что испугало его больше — нож в моей руке или, всё же, её зловещий силуэт, но он бросился наутек с такой скоростью, что угнаться за ним я, утомленный и ослабленный бессонницей, оказался не в состоянии. А она… она рванула за ним вслед, не отставая ни на дюйм, словно была частью его самого. Я остановился, отказываясь верить, что позволил себе её упустить, отказываясь верить, что я проиграл. Ведь я не мог проиграть! Я продумал всё наперед, я выследил её, незаметно подкрался… Однако моя растерянность длилась не долго. Как и случалось прежде, я почувствовал спиной чьи-то взгляды и, обернувшись, увидел, что мои действия привлекли внимание нескольких десятков горожан, прогуливавшихся в этот зловещий солнечный день по Тассер-авеню. Но также я увидел и то, что оказалось самым чудовищным… За каждым из этих несчастных… стояла она.
Она обманула меня, мой друг. Понимаешь? Обвела вокруг пальца. Но сдаваться я не намеревался. Раз уж я взялся за оружие, спасти всех этих неведающих было моим долгом!
И я бросился к ближайшей из них, после к другой, к следующей и следующей, орудуя ножом, целя пронзить её черное извивающееся тело, но каждый раз лезвие поражало лишь землю, высекая искры, не причиняя ей даже мельчайших повреждений.
Страница
2 из 3
2 из 3
