— Вот сейчас зайдем, а там — два амбала, — прошептала Варька, держась за ручку купе…
Добавить в моё избранное
4 мин, 0 сек 7076
— Угу, — буркнула я, поправляя на плече сумку.
— И трое с дубинкой, один с топором за компанию.
Нет, конечно, я чувствовала себя виноватой. Слегка. Совсем чуточку. Из нашей Потутуевки совершенно невозможно выбраться летом. В кассе крохотного полустанка, несмотря на наличие компьютера, нормальных билетов все равно приобрести просто невозможно. Так что, если вам вдруг срочно понадобится ехать в Москву, придется либо трястись в душной маршрутке почти сутки, либо брать купе в фирменный поезд. От маршрутки я отказалась наотрез. Сколько же я потом наслушалась ужасов про маньяков в поездах, что насилуют беззащитных девушек в купе, про воровство и мошенничество, что процветают под покровом темноты в таинственных недрах фирменных поездов — страшно представить. Не скажу, что меня ничто не задело за живое, но поддаваться панике и трястись от страха я не собиралась. Хотя и покорно позволила матери замотать деньги в кусок бинта и приколоть к внутренней стороне лифчика.
Дверь плавно откатилась. На одной из нижних полок обнаружились чинно сидящие рядом старик со старушкой, которые напряженно глядели в нашу сторону. Похоже, облегчение было обоюдным. Бодрый старичок суетливо помог нам засунуть чемоданы под лавку, а милая бабулька улыбалась и довольно кивала головой, постоянно поправляя на голове чистенький белый платок.
Потом были ахи да охи: «Далече едете, внученьки? Как же вас одних-то отпустили таких красавиц-раскрасавиц! Уж вы и милые, и пригожие, а мы вот со старухой в столицу-то по дохторам собрались. У ней, у супружницы моей, глаза-то совсем слабы стали. Так куда ж она без меня-то? Без меня-то ей нельзя совсем».
Мы с Варькой только молча переглядывались, не забывая улыбаться и кивать в самых драматических местах. Дед попался разговорчивый и самодостаточный — наших реплик для поддержания беседы ему совершенно не требовалось. Часа через два он выдохся, рассказав нам обо всех своих детях и внуках. Похоже, сделал паузу, чтобы плавно перевести разговор на друзей и знакомых. Я в срочном порядке достала из сумки книжку и уткнулась в нее носом, а Варька с тоской потянулась за косметичкой.
— Чего читаешь внученька? Ась? «Ричард Бертон упоминал обычай ютов съедать сердце смелого врага или какую-либо другую часть его тела, чтобы получить его храбрость», — заглянул он мне через плечо.
— Ученая, да? В Москве учишься? Мне бы твои мозги — у меня-то самого — скрелоз. Дохтур говорит, рассеянный. Рассеянный я, да. На старости лет и память растерял, и руки трусятся — не то что по молодости. По молодости-то я — ух!
— Совсем ты девонек заговорил, старый, — прошамкала бабулька, которая наконец оставила платок в покое.
— Взял бы да заварил чайку нашего. Вон, ночь скоро… Поди, притомились они.
И правда: солнце уже скрылось за горизонтом и бесконечная стена леса за окном поезда слилась в одну сплошную серую массу.
— Чайку! Конечно, чайку! — засуетился дед, доставая откуда-то холщовый мешочек.
— Это настоящие, нашенские, таежные травки! Нигде таких не найдете! Сам собирал, сам сушил… Да вы сами-то попробывайте… Старик шустро сбегал за кипятком, и через пару минут по купе разлился сладковатый, слегка терпкий аромат. Дед явно знал толк в травках. Чай оказался на вкус удивительно мягким и необыкновенно приятным. Бабулька напротив ласково щурилась на раскрасневшуюся Варьку, а я прихлебывала из своего стакана, смотрела на проносящиеся мимо столбы, плавно скользя взглядом по проводам. Мерный перестук колес и мягкое покачивание вагона… Я не поняла, как уснула. Вернее, я даже не поняла, что проснулась. Мысли путались, а полумрак купе, освещенного лишь ночником, не давал взгляду зацепиться за что-то реальное, не раскачивающееся вместе с поездом. Какие-то скомканные звуки долетали словно издалека — рваные, бесформенные, неосознанные. Ватные руки и ноги совершенно не слушались команд мозга и лежали вдоль тела словно чужие. Тяжелая голова не желала отрываться от подушки. Я смогла лишь слегка скосить взгляд. Мне захотелось зажмуриться. И закричать… В маленьком пространстве под столиком я увидела лежащую Варьку. Над ее лицом склонилась старушка, прижавшись к нему, словно целуя. Всхлипывающие, причмокивающие звуки долетали до меня. И долгий, протяжный, тихий варькин стон… Бабка оторвалась от Варьки, и голова моей подруги бессильно склонилась на бок. У нее не было глаз. Лишь две пустые окровавленные глазницы с вырванными веками слепо уставились на меня, а безвольные губы силились что-то сказать.
Тошнота подкатила к горлу. Я подняла взгляд. Надо мной стояла старуха и смотрела на меня мутными глазами с бельмами. Окровавленные губы всасывались в рот, который словно собирался вобрать в себя все ее лицо, натягивая морщинистую кожу на скулах и подбородке. Бабка облизнулась и снова издала чмокающий звук, раскрывая черный провал беззубого рта.
— Счас-счас, милая, — раздался рядом суетливый голос деда.
— И трое с дубинкой, один с топором за компанию.
Нет, конечно, я чувствовала себя виноватой. Слегка. Совсем чуточку. Из нашей Потутуевки совершенно невозможно выбраться летом. В кассе крохотного полустанка, несмотря на наличие компьютера, нормальных билетов все равно приобрести просто невозможно. Так что, если вам вдруг срочно понадобится ехать в Москву, придется либо трястись в душной маршрутке почти сутки, либо брать купе в фирменный поезд. От маршрутки я отказалась наотрез. Сколько же я потом наслушалась ужасов про маньяков в поездах, что насилуют беззащитных девушек в купе, про воровство и мошенничество, что процветают под покровом темноты в таинственных недрах фирменных поездов — страшно представить. Не скажу, что меня ничто не задело за живое, но поддаваться панике и трястись от страха я не собиралась. Хотя и покорно позволила матери замотать деньги в кусок бинта и приколоть к внутренней стороне лифчика.
Дверь плавно откатилась. На одной из нижних полок обнаружились чинно сидящие рядом старик со старушкой, которые напряженно глядели в нашу сторону. Похоже, облегчение было обоюдным. Бодрый старичок суетливо помог нам засунуть чемоданы под лавку, а милая бабулька улыбалась и довольно кивала головой, постоянно поправляя на голове чистенький белый платок.
Потом были ахи да охи: «Далече едете, внученьки? Как же вас одних-то отпустили таких красавиц-раскрасавиц! Уж вы и милые, и пригожие, а мы вот со старухой в столицу-то по дохторам собрались. У ней, у супружницы моей, глаза-то совсем слабы стали. Так куда ж она без меня-то? Без меня-то ей нельзя совсем».
Мы с Варькой только молча переглядывались, не забывая улыбаться и кивать в самых драматических местах. Дед попался разговорчивый и самодостаточный — наших реплик для поддержания беседы ему совершенно не требовалось. Часа через два он выдохся, рассказав нам обо всех своих детях и внуках. Похоже, сделал паузу, чтобы плавно перевести разговор на друзей и знакомых. Я в срочном порядке достала из сумки книжку и уткнулась в нее носом, а Варька с тоской потянулась за косметичкой.
— Чего читаешь внученька? Ась? «Ричард Бертон упоминал обычай ютов съедать сердце смелого врага или какую-либо другую часть его тела, чтобы получить его храбрость», — заглянул он мне через плечо.
— Ученая, да? В Москве учишься? Мне бы твои мозги — у меня-то самого — скрелоз. Дохтур говорит, рассеянный. Рассеянный я, да. На старости лет и память растерял, и руки трусятся — не то что по молодости. По молодости-то я — ух!
— Совсем ты девонек заговорил, старый, — прошамкала бабулька, которая наконец оставила платок в покое.
— Взял бы да заварил чайку нашего. Вон, ночь скоро… Поди, притомились они.
И правда: солнце уже скрылось за горизонтом и бесконечная стена леса за окном поезда слилась в одну сплошную серую массу.
— Чайку! Конечно, чайку! — засуетился дед, доставая откуда-то холщовый мешочек.
— Это настоящие, нашенские, таежные травки! Нигде таких не найдете! Сам собирал, сам сушил… Да вы сами-то попробывайте… Старик шустро сбегал за кипятком, и через пару минут по купе разлился сладковатый, слегка терпкий аромат. Дед явно знал толк в травках. Чай оказался на вкус удивительно мягким и необыкновенно приятным. Бабулька напротив ласково щурилась на раскрасневшуюся Варьку, а я прихлебывала из своего стакана, смотрела на проносящиеся мимо столбы, плавно скользя взглядом по проводам. Мерный перестук колес и мягкое покачивание вагона… Я не поняла, как уснула. Вернее, я даже не поняла, что проснулась. Мысли путались, а полумрак купе, освещенного лишь ночником, не давал взгляду зацепиться за что-то реальное, не раскачивающееся вместе с поездом. Какие-то скомканные звуки долетали словно издалека — рваные, бесформенные, неосознанные. Ватные руки и ноги совершенно не слушались команд мозга и лежали вдоль тела словно чужие. Тяжелая голова не желала отрываться от подушки. Я смогла лишь слегка скосить взгляд. Мне захотелось зажмуриться. И закричать… В маленьком пространстве под столиком я увидела лежащую Варьку. Над ее лицом склонилась старушка, прижавшись к нему, словно целуя. Всхлипывающие, причмокивающие звуки долетали до меня. И долгий, протяжный, тихий варькин стон… Бабка оторвалась от Варьки, и голова моей подруги бессильно склонилась на бок. У нее не было глаз. Лишь две пустые окровавленные глазницы с вырванными веками слепо уставились на меня, а безвольные губы силились что-то сказать.
Тошнота подкатила к горлу. Я подняла взгляд. Надо мной стояла старуха и смотрела на меня мутными глазами с бельмами. Окровавленные губы всасывались в рот, который словно собирался вобрать в себя все ее лицо, натягивая морщинистую кожу на скулах и подбородке. Бабка облизнулась и снова издала чмокающий звук, раскрывая черный провал беззубого рта.
— Счас-счас, милая, — раздался рядом суетливый голос деда.
Страница
1 из 2
1 из 2
