Иногда меня начинает терзать совесть, а она как известно не тётка, — бьёт под дых сильно, немилосердно. Да так, что бы проняло. Что бы всё прочувствовал каждой клеточкой и жилкой своей души. Тогда, я чувствую себя ужастнейшим грешником, даже преступником, а мир становится адом. Но когда мама начинает гладить меня по голове, тихонько что-то напевая, — эти мрачные думы и чувства проходят и мир сново становится прекрасным местом.
Добавить в моё избранное
1 мин, 26 сек 10789
Иногда, как сейчас, жалость к себе и другим людям, но больше всего к себе. Как же ужастно и чудовищно, что человек так ограничен и вынужден подчиняться условностям и безжалостным законам, что существуют в любом обществе, — и не важно на государственном ли уровне или на уровне небольшой группы людей. Мы вынужденны подчиняться. Порой вынужденны делать что-то, чего нам совсем нехочется, как в мультике про ·Летучий корабльЋ: ·А мне летать, а мне летать…, но остаёмся в болоте своего убогого существования, никчёмности.
Я знаю. Я очень умный, говорит мне мама часто. У меня много книг. Книг, что порой остаётся в память о людях, — хороших, плохих. Просто людях, таких же, наверное, как я.
Мысли о книгах навевают воспоминания о девочке. О той девечке, что теперь мертва и уже никогда не улыбнётся своей светлой и открытой улыбкой. О той, голубоглазой девочке. Я начинаю всхлипывать и утирать нос рукой, — глаза немилосердно жжёт солёными слезами. Мгновения спустя я уже реву. Слезы душат, в глубине души тупая, пульсирующая боль от воспоминаний о той красивой девочке… Я был вынужден… Я не виноват, мне пришлось!
За окном раздаётся гудок — сигнал автомобиля. Хлопки закрывемых дверей машины. Очередной автолюбитель заблудился и сьехал не туда. Так они все добираются до нашей затерянной хибарки. Очередные. Далеко уже не первые и, увы, не последние.
Хлопнула дверь и раздался мамин голос:
— Хватит реветь тут мне опять. Будь мужчиной. Соберись! — И уже более мягко, видя что я утёрся и перестал всхлыпывать, — иди… Встреть ·гостейЋ.
Я молча подымаюсь. Мне приходится подчинятся и делать то, чего мне совсем не хочется, — ведь мама хочет. Я подхожу к двери, снимаю со стены хороший, большой топор — ·колунЋ. Открываю двери в сени и на выходе слышу мамин довольный голос:
— Сегодня сынок, я порадую тебя котлетками и твоим любимым мясным пирогом.
Я знаю. Я очень умный, говорит мне мама часто. У меня много книг. Книг, что порой остаётся в память о людях, — хороших, плохих. Просто людях, таких же, наверное, как я.
Мысли о книгах навевают воспоминания о девочке. О той девечке, что теперь мертва и уже никогда не улыбнётся своей светлой и открытой улыбкой. О той, голубоглазой девочке. Я начинаю всхлипывать и утирать нос рукой, — глаза немилосердно жжёт солёными слезами. Мгновения спустя я уже реву. Слезы душат, в глубине души тупая, пульсирующая боль от воспоминаний о той красивой девочке… Я был вынужден… Я не виноват, мне пришлось!
За окном раздаётся гудок — сигнал автомобиля. Хлопки закрывемых дверей машины. Очередной автолюбитель заблудился и сьехал не туда. Так они все добираются до нашей затерянной хибарки. Очередные. Далеко уже не первые и, увы, не последние.
Хлопнула дверь и раздался мамин голос:
— Хватит реветь тут мне опять. Будь мужчиной. Соберись! — И уже более мягко, видя что я утёрся и перестал всхлыпывать, — иди… Встреть ·гостейЋ.
Я молча подымаюсь. Мне приходится подчинятся и делать то, чего мне совсем не хочется, — ведь мама хочет. Я подхожу к двери, снимаю со стены хороший, большой топор — ·колунЋ. Открываю двери в сени и на выходе слышу мамин довольный голос:
— Сегодня сынок, я порадую тебя котлетками и твоим любимым мясным пирогом.
