Радостный праздник аутодафе

Почетный председатель берет ручку и большими размашистыми буквами пишет на верхнем листе «Сказка». Откладывает ручку, задумывается и вспоминает хищную улыбку и белые уши. Ровно через сутки палач по одному заслушает каждого доброго жителя города N — и даже почетного председателя общества Добрых И Светлых Книг. И если кто-нибудь не прочитает собственноручно написанную добрую и светлую сказку… Федору Петровичу не хочется оказаться на месте несчастных, в которых под покровом битвы проникли призрак женщины с недобрыми глазами, мистера Кинга, господина с тяжелой тростью или… сколько там их было — родителей мерзких существ, приговоренных к аутодафе? Пощады не будет. В лучшем случае зараженных ересью добрых горожан закопают заживо в освященной земле — вместе с призраками. Про худший случай Федор Петрович предпочитает не думать.

Голова Федора Петровича дымится. Из дыма складывается силуэт доброй принцессы. Принцесса прогуливается по листу бумаги, брезгливо обходит чернильные буквы — боится запачкать белые атласные туфельки. Федор Петрович с умилением разглядывает девочку, которая… Минуточку, а кто это у девочки за спиной? Федор Петрович в ужасе машет руками, дым развеивается. Перекошенные ужасом черты девочки исчезают вместе с дымом.

— Спокойствие, только спокойствие! — Федор Петрович жужжит моторчиком. На шум приходит жена. В ее руках исписанные листы. Буквы светятся добротой. Федор Петрович завистливо косится на рукопись.

— Феденька, а как же… — жена недоуменно разглядывает стопку чистых листов на столе.

Федор Петрович прячет панику под мнимым возмущением. Он, как почетный председатель не менее почетного общества не может себе позволить написать что-нибудь и как-нибудь! Его сказку тут же, из рук палача, заберут в печать, издадут на розовой жевательной бумаге, пересыпанной сахарной пудрой!

— Пошла прочь, негодная! — на этой пафосной ноте Федор Петрович завершает отповедь и царственным жестом указывает на дверь. Жена уходит, виновато виляя хвостом. Чистые листы бумаги гнусно хихикают.

— Мое подсознание слушается меня… в моей голове только добрые мысли… — Федор Петрович сидит на столе в позе «лотоса». Не меняя позы, решительно придвигает листы бумаги и представляет себе добрую бабушку в платочке. Берет ручку… Бабушка подмигивает Федору Петровичу, жеманно хихикает очень марь-иванновским образом и тянется к нему синими руками, покрытыми гнусными язвами.

— Сгинь, нечистая! — Федор Петрович бросается к сборнику сказок, но тут же отдергивает руку — яркая обложка оставляет на пальцах волдыри. Ручка подпрыгивает и на белом фоне бегут черные буквы — «вонзил острые зубы в трепетную плоть». Обожженные руки прижимаются к острым зубам и трепетной плоти, исцеляясь. Раздается вой. Это воет Федор Петрович.

На шум прибегает жена. Федор Петрович притворяется серым волком из доброй светлой сказки, жена одобрительно треплет волка по загривку. Федор Петрович из последних сил сдерживает желание откусить жене руку. Или хотя бы палец. Один. Лучше два.

Жена выходит. Федор Петрович наклоняет перевернутое лицо над чистым листом. На листе отражается лицо мистера Кинга. Глаза мистера Кинга смотрят на Федора Петровича с укоризною.

Теплая слеза капает на лист.

— Бедные вы несчастные, как же вы — со всем этим? А мы вас… И ваших деток… — Федор Петрович рыдает в голос. Мистер Кинг протягивает плоскую руку.

— А мы напишем про это книгу? — всхлипывает Федор Петрович.

— Обязательно, — шелестит мистер Кинг.

Федор Петрович доверчиво тянется к призрачной руке и жалеет, что его книгу уже никогда не напечатают на розовой жевательной бумаге, пересыпанной сахарной пудрой.