Добавить в моё избранное
10 мин, 49 сек 11936
Хлеба нет с Пасхи. Во всем селе осталось около 10 лошадей. Весной прошлого года их было около 2500. Мы сперва питались корой, кониной, собаками и кошками. В нашем селе масса трупов. Они валяются по улицам или складываются в общественном амбаре. Я вечерком пробрался в амбар, взял труп мальчика 7 лет, на салазках привез его домой, разрубил топором на мелкие части и сварил. В течение суток мы съели весь труп. Остались лишь одни кости. У нас в селе многие едят человеческое мясо, но это скрывают. Вкуса человеческого мяса мы в настоящее время не помним. Мы ели его в состоянии беспамятства».
Вот еще один документ. Это выдержка из показаний крестьянки той же волости Чугуновой:
«Я вдова. У меня четверо детей: Анна, 15 лет, Анастасия, 13 лет, Дарья, 10 лет, и Пелагея, 7 лет. Последняя была сильно больна. В декабре, я не помню числа, у меня с сиротами не осталось никаких продуктов. Старшая девочка натолкнула меня на мысль зарезать меньшую, больную. Я решилась на это, зарезала ее ночью, когда она спала. Сонная и слабая, она под ножом не кричала и не сопротивлялась. После этого моя старшая девочка, Анна, начала разрезать ее на куски»… К 1922 году в некоторых селениях Симбирской губернии уже не было ни одной собаки, ни кошки. Люди охотились за крысами. Иногда доходило до самоубийства. В селе Ивановка Сызранского уезда голодная женщина зарезала своего ребенка, а потом сама бросилась в колодец.
Росло число беспризорников, которые побирались по деревням. На них началась самая настоящая охота. Газета «Наша жизнь» в 1922 году писала, что «… местный житель вместе с отцом поймали на улице беспризорного 8-летнего мальчика и зарезали его. Труп съели»… «Что делать с людоедами? — спрашивает начальник милиции одного из районов Бузулукского уезда.
— Арестовывать? Предавать суду, карать?» И местные власти теряются перед этой жуткой правдой голода, перед этими «бывалыми случаями» индейского людоедства. Характерный штрих: людоеды почти все являются с повинной к местным властям: «Лучше арест, лучше тюрьма, но только не прежние повседневные муки голода».
«Таких, как мы, я знаю, многих отпускают домой, — говорит арестованный крестьянин села Ефимовки, Конопыхин.
— Мою жену тоже отпускали домой, но она не хотела, т. к. дома придется умереть».
Появилась проституция. Девушки отдавались за кусочек суррогатного хлеба, а в самом Симбирске снять девочку за ломтик хлеба было обычным делом. Нередко к проституции подталкивали своих детей беспомощные родители.
Лишь к концу 1923 года голод в Симбирской губернии был преодолен. Для осеннего посева губерния получила помощь семенами и продовольствием, хотя еще до 1924 года основной пищей крестьян оставался суррогатный хлеб.
По данным переписи 1926 года, население Симбирской губернии сократилось примерно на 300 тысяч человек с 1921 года. От голода и тифа погибло 170 тысяч человек, 80 тысяч было эвакуировано, и около 50 тысяч бежало. По самым скромным подсчетам, в Поволжском регионе в те годы погибло не менее 5 млн. человек.
Но, в общем-то, в этом нет ничего странного: в стране, где все делалось ради великих целей, никогда не обращали внимания на жизнь и смерть обычных людей.
Вот еще один документ. Это выдержка из показаний крестьянки той же волости Чугуновой:
«Я вдова. У меня четверо детей: Анна, 15 лет, Анастасия, 13 лет, Дарья, 10 лет, и Пелагея, 7 лет. Последняя была сильно больна. В декабре, я не помню числа, у меня с сиротами не осталось никаких продуктов. Старшая девочка натолкнула меня на мысль зарезать меньшую, больную. Я решилась на это, зарезала ее ночью, когда она спала. Сонная и слабая, она под ножом не кричала и не сопротивлялась. После этого моя старшая девочка, Анна, начала разрезать ее на куски»… К 1922 году в некоторых селениях Симбирской губернии уже не было ни одной собаки, ни кошки. Люди охотились за крысами. Иногда доходило до самоубийства. В селе Ивановка Сызранского уезда голодная женщина зарезала своего ребенка, а потом сама бросилась в колодец.
Росло число беспризорников, которые побирались по деревням. На них началась самая настоящая охота. Газета «Наша жизнь» в 1922 году писала, что «… местный житель вместе с отцом поймали на улице беспризорного 8-летнего мальчика и зарезали его. Труп съели»… «Что делать с людоедами? — спрашивает начальник милиции одного из районов Бузулукского уезда.
— Арестовывать? Предавать суду, карать?» И местные власти теряются перед этой жуткой правдой голода, перед этими «бывалыми случаями» индейского людоедства. Характерный штрих: людоеды почти все являются с повинной к местным властям: «Лучше арест, лучше тюрьма, но только не прежние повседневные муки голода».
«Таких, как мы, я знаю, многих отпускают домой, — говорит арестованный крестьянин села Ефимовки, Конопыхин.
— Мою жену тоже отпускали домой, но она не хотела, т. к. дома придется умереть».
Появилась проституция. Девушки отдавались за кусочек суррогатного хлеба, а в самом Симбирске снять девочку за ломтик хлеба было обычным делом. Нередко к проституции подталкивали своих детей беспомощные родители.
Лишь к концу 1923 года голод в Симбирской губернии был преодолен. Для осеннего посева губерния получила помощь семенами и продовольствием, хотя еще до 1924 года основной пищей крестьян оставался суррогатный хлеб.
По данным переписи 1926 года, население Симбирской губернии сократилось примерно на 300 тысяч человек с 1921 года. От голода и тифа погибло 170 тысяч человек, 80 тысяч было эвакуировано, и около 50 тысяч бежало. По самым скромным подсчетам, в Поволжском регионе в те годы погибло не менее 5 млн. человек.
Но, в общем-то, в этом нет ничего странного: в стране, где все делалось ради великих целей, никогда не обращали внимания на жизнь и смерть обычных людей.
Страница
4 из 4
4 из 4
