Течение несло его на юг. Он — а может, она или оно — никогда не видел себе подобных. Да это и к лучшему — два таких существа не смогли бы мирно разойтись даже в открытом море…
Добавить в моё избранное
9 мин, 38 сек 6751
В безбрежном, но бедном жизнью Тихом океане они неизбежно увидели бы друг в друге только добычу, и встреча закончилась бы кровавой битвой до полного истощения сил одного из них. А потом последовало бы долгое терзание и пожирание победителем своей жертвы — маленькая голова и узкое горло не позволили бы это сделать быстро. Да и зубы его были сравнительно невелики, хотя по мощности челюсти могли бы соперничать с промышленным прессом.
Но не было другого такого.
О своем прошлом он ничего не знал. Для этого его разум был слишком прост и примитивен. Он ощущал свое тело — и на этом все.
Был ли он рожден уже таким, но меньшего размера, или же вылупился из икринки, а потом прошел ряд метаморфоз? Или уже во взрослом состоянии изменил форму и превратился в то, чем являлся сейчас? А может, он не родился на воле, а являлся продуктом экспериментов злого человеческого гения и ускользнул в океан из залитого водой лабораторного комплекса. Who knows?
Память левиафана была короткой — в ней держались считанные часы, а может, даже и минуты, как у большинства рыб. Хотя в его строении прослеживались черты рептилий и амфибий.
Но даже если бы его память могла хранить события за годы, он помнил бы только одиночное плаванье под серым небом, изредка освещаемым призраками луны и солнца.
Бесконечный вояж длиной в десятки тысяч миль.
Чаще всего он плыл у самой поверхности, высунув голову, как перископ.
Иногда чудовищные вихри поднимались над пучиной океана, втягивая в себя десятки тонн воды. Ветер тогда хлестал особенно сильно, и морское чудище погружалось, потому что даже ему были неприятны эти удары воздушных потоков по его чувствительным глазам.
Иногда длинные молнии прорезали небо и били в самые высокие волны. Порой по поверхности океана, названного по недоразумению Тихим, перекатывались высокие валы, похожие на бетонные дамбы. Но левиафану они были не страшны — он легко нырял на любую глубину, где никакой шторм его не доставал.
Среди пустынных песчаных и каменистых островов, возле покрытого сопками берега он чувствовал себя как дома. Впрочем, последние десять лет это и был его дом. Раньше монстр обитал у самой границы льдов, на севере. А еще раньше — у побережья совсем другого континента. Там морской зверь часто проплывал под разрушенными мостами, мимо огромных погибших кораблей в гаванях и в заливах, где на воду ложились тени остовов гигантских небоскребов. На вымерших берегах не было никакого движения. Лишь летучие существа, похожие на ящериц, изредка проносились среди обезображенных бетонных зданий.
Потом что-то позвало его в дорогу — сбой инстинкта или причуда геомагнетизма сошедшей с ума планеты. Он долго плыл среди некогда райских местечек — под падающим сверху косым дождем или серым снегом. Холод был ему не страшен, а океан не замерзал в этих широтах даже в самые суровые зимы. Его серая спина была похожа на плавучий остров или на надводную часть всплывшей субмарины.
По ночам его белесая туша слабо светилась в абсолютной темноте, в которой он легко мог ориентироваться, потому что ощущал магнитное поле Земли, как точный прибор.
Покрытое целым лесом наростов сизое брюхо колыхалось, и, когда существо погружалось в воду, маленькие ракообразные, питавшиеся на дне падалью, зарывались в песок, парализованные страхом. Где-то там лежали в песке и прогулочные катамараны, и яхты миллионеров, а порой и огромные подводные лодки.
В атоллы и на мелководье тварь не заходила — какое-то чутье ей подсказывало, что выбраться оттуда она уже не сможет. Но ей хватало глубин и морских просторов.
Наверно, от начала времен не было никого в мире более одинокого и более свободного.
Но крохотный мозг зверя был далек от философского созерцания и полон лишь простыми мыслями — о еде, еде, еде, еде… Монстр постоянно рос, и чем тяжелее становился, тем больше ему требовалось пищи.
Его жизнь была однообразной: процеживание воды через огромную пасть в поисках водорослей и крохотных рачков и очень редкая охота на крупную дичь, которую он ловил пастью и с хрустом пережевывал.
Ковер светящихся в темноте водорослей, похожих на ламинарию (проще говоря — «морскую капусту»), мог обеспечить гиганта едой почти на сутки. Съеденная рыба, похожая на акулу, — на столько же.
Редкие погружения на глубину, где добычи было еще меньше, чем в приповерхностном слое, не давали ничего, кроме понимания, что там внизу есть и другие хищники, — без твердых костей, но со щупальцами и больно жалящими стрекалами. Иногда даже более крупные. Но тварь всегда успевала уйти наверх при их приближении, не рискуя сталкиваться с ними на их территории.
О том, что такое размножение, порожденная мутациями бесполая химера даже не догадывалась. Люди ей тоже не встречались. Лишь один раз на заре юности ее добычей стал труп человека в гидрокостюме, зацепившийся за плавающий на поверхности купол парашюта.
Но не было другого такого.
О своем прошлом он ничего не знал. Для этого его разум был слишком прост и примитивен. Он ощущал свое тело — и на этом все.
Был ли он рожден уже таким, но меньшего размера, или же вылупился из икринки, а потом прошел ряд метаморфоз? Или уже во взрослом состоянии изменил форму и превратился в то, чем являлся сейчас? А может, он не родился на воле, а являлся продуктом экспериментов злого человеческого гения и ускользнул в океан из залитого водой лабораторного комплекса. Who knows?
Память левиафана была короткой — в ней держались считанные часы, а может, даже и минуты, как у большинства рыб. Хотя в его строении прослеживались черты рептилий и амфибий.
Но даже если бы его память могла хранить события за годы, он помнил бы только одиночное плаванье под серым небом, изредка освещаемым призраками луны и солнца.
Бесконечный вояж длиной в десятки тысяч миль.
Чаще всего он плыл у самой поверхности, высунув голову, как перископ.
Иногда чудовищные вихри поднимались над пучиной океана, втягивая в себя десятки тонн воды. Ветер тогда хлестал особенно сильно, и морское чудище погружалось, потому что даже ему были неприятны эти удары воздушных потоков по его чувствительным глазам.
Иногда длинные молнии прорезали небо и били в самые высокие волны. Порой по поверхности океана, названного по недоразумению Тихим, перекатывались высокие валы, похожие на бетонные дамбы. Но левиафану они были не страшны — он легко нырял на любую глубину, где никакой шторм его не доставал.
Среди пустынных песчаных и каменистых островов, возле покрытого сопками берега он чувствовал себя как дома. Впрочем, последние десять лет это и был его дом. Раньше монстр обитал у самой границы льдов, на севере. А еще раньше — у побережья совсем другого континента. Там морской зверь часто проплывал под разрушенными мостами, мимо огромных погибших кораблей в гаванях и в заливах, где на воду ложились тени остовов гигантских небоскребов. На вымерших берегах не было никакого движения. Лишь летучие существа, похожие на ящериц, изредка проносились среди обезображенных бетонных зданий.
Потом что-то позвало его в дорогу — сбой инстинкта или причуда геомагнетизма сошедшей с ума планеты. Он долго плыл среди некогда райских местечек — под падающим сверху косым дождем или серым снегом. Холод был ему не страшен, а океан не замерзал в этих широтах даже в самые суровые зимы. Его серая спина была похожа на плавучий остров или на надводную часть всплывшей субмарины.
По ночам его белесая туша слабо светилась в абсолютной темноте, в которой он легко мог ориентироваться, потому что ощущал магнитное поле Земли, как точный прибор.
Покрытое целым лесом наростов сизое брюхо колыхалось, и, когда существо погружалось в воду, маленькие ракообразные, питавшиеся на дне падалью, зарывались в песок, парализованные страхом. Где-то там лежали в песке и прогулочные катамараны, и яхты миллионеров, а порой и огромные подводные лодки.
В атоллы и на мелководье тварь не заходила — какое-то чутье ей подсказывало, что выбраться оттуда она уже не сможет. Но ей хватало глубин и морских просторов.
Наверно, от начала времен не было никого в мире более одинокого и более свободного.
Но крохотный мозг зверя был далек от философского созерцания и полон лишь простыми мыслями — о еде, еде, еде, еде… Монстр постоянно рос, и чем тяжелее становился, тем больше ему требовалось пищи.
Его жизнь была однообразной: процеживание воды через огромную пасть в поисках водорослей и крохотных рачков и очень редкая охота на крупную дичь, которую он ловил пастью и с хрустом пережевывал.
Ковер светящихся в темноте водорослей, похожих на ламинарию (проще говоря — «морскую капусту»), мог обеспечить гиганта едой почти на сутки. Съеденная рыба, похожая на акулу, — на столько же.
Редкие погружения на глубину, где добычи было еще меньше, чем в приповерхностном слое, не давали ничего, кроме понимания, что там внизу есть и другие хищники, — без твердых костей, но со щупальцами и больно жалящими стрекалами. Иногда даже более крупные. Но тварь всегда успевала уйти наверх при их приближении, не рискуя сталкиваться с ними на их территории.
О том, что такое размножение, порожденная мутациями бесполая химера даже не догадывалась. Люди ей тоже не встречались. Лишь один раз на заре юности ее добычей стал труп человека в гидрокостюме, зацепившийся за плавающий на поверхности купол парашюта.
Страница
1 из 3
1 из 3
