Следующим утром, когда я увидел в зеркале мой подбитый глаз и рассечённую губу, я понял, что стало причиной драки. В ярость пришёл мой двойник, не я. Я чувствовал себя виноватым, мне даже было немного стыдно, но он заставил меня начать драку со старым другом.
Добавить в моё избранное
5 мин, 2 сек 93
Он был рядом, и, конечно же, услышал мои мысли. «Он тебе больше не нужен. Тебе больше никто не нужен», — сказал он мне, и я почувствовал, как мурашки побежали у меня по коже. Я рассказал об этом исследователям, которые работали со мной, но они просто высмеяли меня. «Нельзя бояться того, что воображаешь»,— сказал один из них. Мой двойник стоял рядом с ним и кивнул головой, а потом усмехнулся мне.
Я попытался следовать их совету, но следующие несколько дней мне становилось всё более и более тревожно из-за моего тульпы. Он, казалось, стал меняться. Он стал выше и выглядел более угрожающе. В его глазах блестело озорство, в постоянной улыбке скрывался злой умысел. Я решил, что никакая работа не стоит того, чтобы сойти с ума. Если я не могу его контролировать, я должен от него избавиться. К тому времени я так к нему привык, что процесс визуализации происходил автоматически, и я стал из всех своих сил не представлять его. Это заняло несколько дней, но начало работать. Я мог избавиться от него на несколько часов в день. Но каждый раз, когда он возвращался, он становился хуже. Его кожа, казалось, становилась мертвенно-бледной, а зубы — острее. Он шипел, угрожал и ругался. Тревожная музыка, которую я слушал несколько месяцев, теперь сопровождала его повсюду. Даже дома, когда я расслаблялся и забывался, не концентрируясь на том, чтобы не видеть его, он появлялся, и эта ужасная музыка вместе с ним.
Я по-прежнему посещал научно-исследовательский центр и проводил там по шесть часов. Мне нужны были деньги, и я предполагал, что никто не в курсе, что я сейчас не представляю своего тульпу. Я ошибался. Однажды после смены, когда прошло уже пять с половиной месяцев, два огромных санитара схватили меня, и кто-то в белом халате сделал мне укол.
Я снова очнулся в комнате, привязанный к кровати. Ревела музыка, и мой двойник стоял надо мной, ухмыляясь. Он больше не был похож на человека. Его конечности были странно скрючены. Глаза запали глубоко в глазницы, как у трупа. Он был намного выше меня, но сгорбленный. Руки у него были скрючены, а ногти больше походили на когти. Короче, он был чертовски страшен. Я пытался избавиться от него, но не мог сосредоточиться. Он расхохотался и похлопал меня по плечу. Я бился на кровати изо всех сил, пытаясь вырваться, но вряд ли даже пошевелился.
«Они напичкали тебя хорошим дерьмом. Как головушка? Все расплывается?» — он наклонялся всё ближе и ближе, говоря это. Я задержал дыхание; из его рта воняло гнилым мясом. Я пытался сосредоточиться, но не мог прогнать его.
Следующие несколько недель были ужасными. Кто-то из докторов приходил ко мне и вкалывал мне что-то или насильно пичкал таблетками. Они держали меня в таком состоянии, чтобы я не мог сосредоточиться, иногда у меня начинались галлюцинации. Мой мыслеобраз по-прежнему был рядом, он постоянно ухмылялся. Он взаимодействовал с моим бредом. Мне казалось, что в комнате моя мать, она ругает меня, и тогда он подходил сзади и разрезал ей горло, и её кровь капала на меня. Это было настолько реальным, что мне казалось, будто я ощущаю вкус крови.
Врачи никогда не разговаривали со мной. Иногда я молил их, кричал, выплёвывал таблетки, требовал ответить мне. Они не разговаривали со мной. Они разговаривали с моим тульпой, моим личным монстром. Я не уверен — возможно, это было вызвано препаратами, возможно, я заблуждался, но я помню, как они разговаривали с ним. Во мне росло убеждение, что это он настоящий, а я его мыслеобраз. Он поддерживал эту идею, высмеивая все остальные.
Ещё одно, что казалось мне заблуждением — он мог прикоснуться ко мне. И даже больше: он мог причинить мне вред. Он толкал и пинал меня, когда ему казалось, что я не уделяю ему много внимания. Однажды он схватил меня за яйца, скрутил их и держал так, пока я не сказал, что люблю его. В другой раз он исцарапал моё предплечье своим когтем. У меня до сих пор шрам на том месте; постоянно я убеждаю себя, что сам поранился, и никакая галлюцинация не несёт за это ответственность. Постоянно.
И вот однажды, когда он рассказывал мне о том, как он собирается выпотрошить всех, кого я люблю, начиная с моей сестры, он остановился. Озадаченный взгляд возник на его лице, и он протянул руку и потрогал мой лоб, прямо, как моя мать, когда у меня был жар. Он долго сидел так, а потом улыбнулся. «Все мысли материальны», — сказал он мне. Потом он вышел за дверь.
Три часа спустя мне сделали укол, и я потерял сознание. Когда я проснулся, я был свободен. Дрожа, я подошёл к двери. Она была не заперта. Я вышел в пустынный коридор, и побежал. Я падал не один раз, но я спустился по лестнице и вышел на парковку позади здания. Там я рухнул, плача, как ребёнок. Я знал, что мне нужно идти, но не мог.
В конце концов, я вернулся домой — не помню, как мне это удалось. Я запер дверь, заслонил её комодом и проспал полтора дня. Никто не пришел за мной ночью, и на следующий день, и позже.
Я попытался следовать их совету, но следующие несколько дней мне становилось всё более и более тревожно из-за моего тульпы. Он, казалось, стал меняться. Он стал выше и выглядел более угрожающе. В его глазах блестело озорство, в постоянной улыбке скрывался злой умысел. Я решил, что никакая работа не стоит того, чтобы сойти с ума. Если я не могу его контролировать, я должен от него избавиться. К тому времени я так к нему привык, что процесс визуализации происходил автоматически, и я стал из всех своих сил не представлять его. Это заняло несколько дней, но начало работать. Я мог избавиться от него на несколько часов в день. Но каждый раз, когда он возвращался, он становился хуже. Его кожа, казалось, становилась мертвенно-бледной, а зубы — острее. Он шипел, угрожал и ругался. Тревожная музыка, которую я слушал несколько месяцев, теперь сопровождала его повсюду. Даже дома, когда я расслаблялся и забывался, не концентрируясь на том, чтобы не видеть его, он появлялся, и эта ужасная музыка вместе с ним.
Я по-прежнему посещал научно-исследовательский центр и проводил там по шесть часов. Мне нужны были деньги, и я предполагал, что никто не в курсе, что я сейчас не представляю своего тульпу. Я ошибался. Однажды после смены, когда прошло уже пять с половиной месяцев, два огромных санитара схватили меня, и кто-то в белом халате сделал мне укол.
Я снова очнулся в комнате, привязанный к кровати. Ревела музыка, и мой двойник стоял надо мной, ухмыляясь. Он больше не был похож на человека. Его конечности были странно скрючены. Глаза запали глубоко в глазницы, как у трупа. Он был намного выше меня, но сгорбленный. Руки у него были скрючены, а ногти больше походили на когти. Короче, он был чертовски страшен. Я пытался избавиться от него, но не мог сосредоточиться. Он расхохотался и похлопал меня по плечу. Я бился на кровати изо всех сил, пытаясь вырваться, но вряд ли даже пошевелился.
«Они напичкали тебя хорошим дерьмом. Как головушка? Все расплывается?» — он наклонялся всё ближе и ближе, говоря это. Я задержал дыхание; из его рта воняло гнилым мясом. Я пытался сосредоточиться, но не мог прогнать его.
Следующие несколько недель были ужасными. Кто-то из докторов приходил ко мне и вкалывал мне что-то или насильно пичкал таблетками. Они держали меня в таком состоянии, чтобы я не мог сосредоточиться, иногда у меня начинались галлюцинации. Мой мыслеобраз по-прежнему был рядом, он постоянно ухмылялся. Он взаимодействовал с моим бредом. Мне казалось, что в комнате моя мать, она ругает меня, и тогда он подходил сзади и разрезал ей горло, и её кровь капала на меня. Это было настолько реальным, что мне казалось, будто я ощущаю вкус крови.
Врачи никогда не разговаривали со мной. Иногда я молил их, кричал, выплёвывал таблетки, требовал ответить мне. Они не разговаривали со мной. Они разговаривали с моим тульпой, моим личным монстром. Я не уверен — возможно, это было вызвано препаратами, возможно, я заблуждался, но я помню, как они разговаривали с ним. Во мне росло убеждение, что это он настоящий, а я его мыслеобраз. Он поддерживал эту идею, высмеивая все остальные.
Ещё одно, что казалось мне заблуждением — он мог прикоснуться ко мне. И даже больше: он мог причинить мне вред. Он толкал и пинал меня, когда ему казалось, что я не уделяю ему много внимания. Однажды он схватил меня за яйца, скрутил их и держал так, пока я не сказал, что люблю его. В другой раз он исцарапал моё предплечье своим когтем. У меня до сих пор шрам на том месте; постоянно я убеждаю себя, что сам поранился, и никакая галлюцинация не несёт за это ответственность. Постоянно.
И вот однажды, когда он рассказывал мне о том, как он собирается выпотрошить всех, кого я люблю, начиная с моей сестры, он остановился. Озадаченный взгляд возник на его лице, и он протянул руку и потрогал мой лоб, прямо, как моя мать, когда у меня был жар. Он долго сидел так, а потом улыбнулся. «Все мысли материальны», — сказал он мне. Потом он вышел за дверь.
Три часа спустя мне сделали укол, и я потерял сознание. Когда я проснулся, я был свободен. Дрожа, я подошёл к двери. Она была не заперта. Я вышел в пустынный коридор, и побежал. Я падал не один раз, но я спустился по лестнице и вышел на парковку позади здания. Там я рухнул, плача, как ребёнок. Я знал, что мне нужно идти, но не мог.
В конце концов, я вернулся домой — не помню, как мне это удалось. Я запер дверь, заслонил её комодом и проспал полтора дня. Никто не пришел за мной ночью, и на следующий день, и позже.
