Добавить в моё избранное
13 мин, 47 сек 192
Он и говорит: «Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, а ко мне воротами!»
Избушка повернулась к лесу глазами, а к нему воротами. Зашел он в избушку, а там сидит старушка, Баба Яга, костяная нога: нос на печке, глаза на поличке, губами горшки волочит, а языком печь пашет: «Фу, фу, русским духом пахнет, давно я его не слыхала. Вот полакомлюсь жирным кусочком!» — «Ты, бабушка, сперва дорожного человека напой, накорми, в бане вымой, а потом уж лакомься!»
Захлопотала тут бабушка, стала варить, жарить да баню топить. Намыла гостя, накормила, напоила и стала выспрашивать, чей он да откуда. «Я, — говорит, — царский сын, иду сестру искать, ее унес Ворон Воронович, Клекот Клекотович», — «Много, дитятко, туда ходцов, да мало выходцов. Слышала я, как он мимо меня летал, далеко он живет. Есть еще у меня младша сестра, та лучше знает. А дам я тебе, — говорит, — яйцо, ты его на дороге спусти, куда оно покатится, туда ты и иди».
Вот он опять пошел; шел, шел, видит — стоит избушка на курьей ножке, на петушьей головке. Он и говорит: «Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, ко мне воротами!» Избушка повернулась, он зашел туда, видит — сидит старушка, Баба Яга, костяная нога: нос на печке, глаза на поличке, губами горшки волочит, а языком печь пашет. И говорит: «Фу, фу, русский дух пришел, давно я его не слыхала, давно не едала!» — «Ты, бабушка, кусочком не лакомься; накорми, напои дорожного человека, в бане вымой!»
Захлопотала бабушка, накормила его, напоила, а потом уж стала выспрашивать, чей да откуда. «Я царский сын, иду сестру искать, ее унес Ворон Воронович, Клекот Клекотович», — «Много туда ходцов, да мало выходцов. Я, — говорит, — слышала, как он мимо летел, низко гремел. Дам я тебе колечко, оно укажет тебе дорогу к сестре».
Пошел царский сын за колечком. Катилось оно, катилось и прикатилось к самому крыльцу. Вышла тут красная девица, царевна Елена. «Ой ты, родимый братик, куда ж тебя господь принес? Старшего-то брата косточки в бане в мешочке лежат, и твои, там будут».
Впустила она его в. избу, кормить не стала, думает, больше потом съест. Спрятала она его в запечек. Прилетает Ворон Воронович, не в дверь летит, а угол приподнял и прямо в избу. «Ой, — говорит, — жена, тут у тебя русским духом пахнет». — «Нет, — говорит, — муженек, это ты по Руси налетался, русского духу набрался, вот и пахнет».
Накрыла она стол, нанесла еды побольше, хлеба. «А кто есть, выходи, не таись!» Вышел царевич. «Здорово, зять!» — «Здорово, шурин!» — «Садись, — говорит, — брат, с дорога кушать».
Стали они есть. Этот брат два хлеба съел, а Ворон Воронович шесть хлебов съел. Отправил Ворон Воронович жену баню топить, велел два прута железных накалить. Сестра ходит, топит баню, плачет — брату уж больше не жить… Изготовила она баню и говорит мужу: «Ну, муж-кормилец, баня, готова, подьте, парьтесь».
Пошли зять с шурином в баню. Зять и говорит: «Поди, шурин, на полки!» — «А я, — говорит, — пару не люблю, не парюсь». — «Здесь не отговариваются, коли посылают».
Схватил шурина, засвистнул его на полки и начал прутом железным бить. Бил, бил, насмерть убил, все костье раскрошил. Пришел в избу и велел жене собрать косточки брата в мешочек. Та пошла, заплакала, косточки в мешочек собрала, все прибрала, тут брат и остался.
Прошел еще год. Третий брат был низенький, толстенький, звать Арапулкой. Просит он сделать ему стрелочку. Сделал ему отец стрелочку. Он пошел стрелять и говорит: «Если к девке стрелю в окошечко, так на ней женюсь, а если к бабушке-задворенке спущу в окошечко, в путь-дорогу снаряжусь».
Стрелил он бабушке-задворенке в окно, а та опять заругалась: «Такой-сякой, а еще царский сын! Сестру-то твою унес Ворон Воронович, Клекот Клекотович, братьев твоих погубил, и ты туда же хочешь?»
Пришел сын к отцу, к матери, попросил напечь себе подорожников, благословить в путь-дорогу. Царь с царицей поплакали, погоревали, никак его не отпускали, да не могли уговорить. Царь говорит: «Всю семью мою разорил, не видать мне больше из детей никого!»
Дали ему коня, сел он на него и поехал. Отец видел, как садился, а не видел, как скрылся.
Едет Арапулко — долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, встречается ему избушка на курьей ножке, на петушьей головке. «Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, а ко мне воротами!» Повернулась избушка, зашел он туда, видит — сидит старушка, Баба Яга, костяная нога нос на печке, глаза на поличке, губами горшки волочит, языком печь пашет. И говорит старушка: «Фу, фу, говорит, третий год да третий человек идет! Много туда было ходцов, да мало оттуда выходцов. Знаю я, куда, — говорит, — идете. (Уж и не спрашиает его, и съесть не собирается.) Много у царя детей было, а все по одной дорожке идете».
Накормила она его, напоила, стал он в путь собираться.
Она говорит: «Очень не тужи, может, и жив останешься, а только, — говорит, — у моей младшей сестры послужи.
Избушка повернулась к лесу глазами, а к нему воротами. Зашел он в избушку, а там сидит старушка, Баба Яга, костяная нога: нос на печке, глаза на поличке, губами горшки волочит, а языком печь пашет: «Фу, фу, русским духом пахнет, давно я его не слыхала. Вот полакомлюсь жирным кусочком!» — «Ты, бабушка, сперва дорожного человека напой, накорми, в бане вымой, а потом уж лакомься!»
Захлопотала тут бабушка, стала варить, жарить да баню топить. Намыла гостя, накормила, напоила и стала выспрашивать, чей он да откуда. «Я, — говорит, — царский сын, иду сестру искать, ее унес Ворон Воронович, Клекот Клекотович», — «Много, дитятко, туда ходцов, да мало выходцов. Слышала я, как он мимо меня летал, далеко он живет. Есть еще у меня младша сестра, та лучше знает. А дам я тебе, — говорит, — яйцо, ты его на дороге спусти, куда оно покатится, туда ты и иди».
Вот он опять пошел; шел, шел, видит — стоит избушка на курьей ножке, на петушьей головке. Он и говорит: «Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, ко мне воротами!» Избушка повернулась, он зашел туда, видит — сидит старушка, Баба Яга, костяная нога: нос на печке, глаза на поличке, губами горшки волочит, а языком печь пашет. И говорит: «Фу, фу, русский дух пришел, давно я его не слыхала, давно не едала!» — «Ты, бабушка, кусочком не лакомься; накорми, напои дорожного человека, в бане вымой!»
Захлопотала бабушка, накормила его, напоила, а потом уж стала выспрашивать, чей да откуда. «Я царский сын, иду сестру искать, ее унес Ворон Воронович, Клекот Клекотович», — «Много туда ходцов, да мало выходцов. Я, — говорит, — слышала, как он мимо летел, низко гремел. Дам я тебе колечко, оно укажет тебе дорогу к сестре».
Пошел царский сын за колечком. Катилось оно, катилось и прикатилось к самому крыльцу. Вышла тут красная девица, царевна Елена. «Ой ты, родимый братик, куда ж тебя господь принес? Старшего-то брата косточки в бане в мешочке лежат, и твои, там будут».
Впустила она его в. избу, кормить не стала, думает, больше потом съест. Спрятала она его в запечек. Прилетает Ворон Воронович, не в дверь летит, а угол приподнял и прямо в избу. «Ой, — говорит, — жена, тут у тебя русским духом пахнет». — «Нет, — говорит, — муженек, это ты по Руси налетался, русского духу набрался, вот и пахнет».
Накрыла она стол, нанесла еды побольше, хлеба. «А кто есть, выходи, не таись!» Вышел царевич. «Здорово, зять!» — «Здорово, шурин!» — «Садись, — говорит, — брат, с дорога кушать».
Стали они есть. Этот брат два хлеба съел, а Ворон Воронович шесть хлебов съел. Отправил Ворон Воронович жену баню топить, велел два прута железных накалить. Сестра ходит, топит баню, плачет — брату уж больше не жить… Изготовила она баню и говорит мужу: «Ну, муж-кормилец, баня, готова, подьте, парьтесь».
Пошли зять с шурином в баню. Зять и говорит: «Поди, шурин, на полки!» — «А я, — говорит, — пару не люблю, не парюсь». — «Здесь не отговариваются, коли посылают».
Схватил шурина, засвистнул его на полки и начал прутом железным бить. Бил, бил, насмерть убил, все костье раскрошил. Пришел в избу и велел жене собрать косточки брата в мешочек. Та пошла, заплакала, косточки в мешочек собрала, все прибрала, тут брат и остался.
Прошел еще год. Третий брат был низенький, толстенький, звать Арапулкой. Просит он сделать ему стрелочку. Сделал ему отец стрелочку. Он пошел стрелять и говорит: «Если к девке стрелю в окошечко, так на ней женюсь, а если к бабушке-задворенке спущу в окошечко, в путь-дорогу снаряжусь».
Стрелил он бабушке-задворенке в окно, а та опять заругалась: «Такой-сякой, а еще царский сын! Сестру-то твою унес Ворон Воронович, Клекот Клекотович, братьев твоих погубил, и ты туда же хочешь?»
Пришел сын к отцу, к матери, попросил напечь себе подорожников, благословить в путь-дорогу. Царь с царицей поплакали, погоревали, никак его не отпускали, да не могли уговорить. Царь говорит: «Всю семью мою разорил, не видать мне больше из детей никого!»
Дали ему коня, сел он на него и поехал. Отец видел, как садился, а не видел, как скрылся.
Едет Арапулко — долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, встречается ему избушка на курьей ножке, на петушьей головке. «Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, а ко мне воротами!» Повернулась избушка, зашел он туда, видит — сидит старушка, Баба Яга, костяная нога нос на печке, глаза на поличке, губами горшки волочит, языком печь пашет. И говорит старушка: «Фу, фу, говорит, третий год да третий человек идет! Много туда было ходцов, да мало оттуда выходцов. Знаю я, куда, — говорит, — идете. (Уж и не спрашиает его, и съесть не собирается.) Много у царя детей было, а все по одной дорожке идете».
Накормила она его, напоила, стал он в путь собираться.
Она говорит: «Очень не тужи, может, и жив останешься, а только, — говорит, — у моей младшей сестры послужи.
Страница
4 из 5
4 из 5
