Фандом: Ориджиналы. Теплый южный ветер поднимал песчинки и переносил их с дюны на дюну. Все плавилось в закатном зное. Побежденный день тонул в своей крови.
Добавить в моё избранное
6 мин, 43 сек 7222
От белого песка к алому небу поднимались горячие струи воздуха. Сверху небо уже темнело, наливаясь фиолетовым, зажигались первые лампады звезд. Солнце скрылось за горизонтом, и оттуда вырвался сноп желто-рыжих лучей, постепенно угасающих в покрывале ночи.
С наступлением темноты воздух остывал, и наконец-то можно было работать. Грач поморщился, потирая ноющий затылок. Он плохо переносил жару, не любил климат Египта, страдал от гемикрании почти каждый вечер и не видел никакого смысла в Египетской кампании молодого и амбициозного генерала Бонапарта. Возможно, смысл был, но его-то, генерал-майора штабных войск и разведчика, зачем сюда потащили? Бонапарт туманно намекнул ему о желании наладить контакт с местными… Грач счел эту просьбу дикой и невыполнимой.
Шатер, поставленный наспех уставшими от зноя солдатами, был душен. Ветер чуть колыхал ткань и не проникал внутрь. Грач поднялся из-за стола и закрепил на колышках занавески, служившие входом. Свежий ночной воздух ворвался внутрь и зашелестел бумагами, приведя идеальный порядок в хаос. Пришлось собирать их и отряхивать. Вообще, песок уже надоел. Он был везде: в чернилах, в еде, в одежде, даже в сапогах, хоть они убирались от греха подальше на ящики — вдруг какая-нибудь местная гадость заползет.
Да и шатер порядком осточертел. Запереться невозможно. Сдержанный и умеренный во всем генштабист никак не мог привыкнуть, что к нему может вломиться этот корсиканец и без спросу свалить в углу какие-то богато расписанные сосуды, свертки ковров, масла… Грач безумно злился, и лишь субординация не позволяла выкинуть Наполеона вместе со всем барахлом на улицу. Приходилось терпеть, скрежетать зубами и смотреть, как гора медленно растет. Вчера туда прибавились ятаганы и парочка кинжалов, среди которых Грач без зазрения совести выбрал несколько и отложил в ящик стола. Все равно Бонапарт не заметит, а ему польза.
— Чего без ламп сидите? — в шатер заглянул Наполеон.
— Не успел зажечь, — Грач чуть недовольно хмыкнул, приглаживая волосы и заправляя концы за уши. — А вообще, масло слишком резко пахнет. Голова и без того болит.
— Да-а-а… — Наполеон присвистнул. — Ну ничего, день у меня удачный. Представьте себе, магометанское духовенство объявило меня «любимцем великого пророка». Каково, а?
Грач чуть изогнул изящные брови. «Интересное дело… — согласился он мысленно. — Хотел бы я это увидеть…».
— Да, — Наполеон усмехнулся самодовольно. — Тут еще караван к нам пришел… Будут вам свечи!
«Господи… — Грач прикрыл глаза ладонью и уселся обратно за стол. — Как прицепится, так не отцепить…». Отчасти он соврал, сказав, что ему мешает запах масла. Сегодня Грачу не хотелось работать. Было бы желание, никакая головная боль ему не помешала.
Никто со свечами не появлялся, и он решил, что пронесло, можно и дальше просто сидеть над бумагами и думать о чем-то своем, но тут в шатер скользнула тень. Грач наблюдал за ней из-под ресниц, откинувшись на спинку стула. Тень метнулась сначала в одну сторону, затем к столу, с глухим стуком поставила на него подсвечник и неожиданно быстро зажгла фитили. Грач даже зажмурился — яркий свет неприятно ударил по глазам. Когда они привыкли, он увидел стоящую у стола женскую фигуру в длинном, богато расшитом полухалате цвета беж. Лицо женщины оказалось прикрытым паранджой, и видны были лишь необыкновенные темные глаза. От них тоненькой паутинкой расползались морщинки — гостья улыбалась, щурясь.
— Доброй ночи, господин, — произнесла она с неожиданно правильным произношением. — Генерал отправил меня к вам. Теперь я — раба ваша.
— Бонапарт, проклятье… — процедил со злобой Грач, сжав пальцы и представив, что вместо несчастного, ни в чем неповинного пера, он сжимает горло Наполеона.
— Интизар Салах ад-Абдин, мой господин, — произнесла она, сощурившись еще сильнее. — Вы родственники с тем…
— Упаси боже от такого родства. Зовите просто Грач, — сухо отозвался генштабист.
«Не слишком уж ты смиренна для рабы, — ядовито добавил он в мыслях. — И слишком уж образована. Из какого гарема бежала-то, интересно…».
Интизар оказалась, на удивление, хорошей соседкой. Она никогда не лезла без спросу, не мешала, не говорила на ухо, а сидела себе спокойно и занималась своими делами: то читала, то молилась, то кофе пила… и упрекнуть не в чем. Тем более, она с удовольствием выполняла некоторые прихоти Грача: приносила чернильницу, разжигала свечи с помощью спичек-маканок, с которыми, вероятнее всего, не умела обращаться и даже не подозревала об опасности серной кислоты; она затачивала перья и носила обеды, а пару раз и вино.
Когда он приглашал ее разделить с ним трапезу, она смешно ела, не снимая паранджи, и Грачу каждый раз хотелось снять с нее эту глупую тряпку. Он, сдерживая желание, по-дружески дразнил: «Не хотите ли выпить, мадам?», и она с тихим смехом махала руками, мол, нельзя.
С наступлением темноты воздух остывал, и наконец-то можно было работать. Грач поморщился, потирая ноющий затылок. Он плохо переносил жару, не любил климат Египта, страдал от гемикрании почти каждый вечер и не видел никакого смысла в Египетской кампании молодого и амбициозного генерала Бонапарта. Возможно, смысл был, но его-то, генерал-майора штабных войск и разведчика, зачем сюда потащили? Бонапарт туманно намекнул ему о желании наладить контакт с местными… Грач счел эту просьбу дикой и невыполнимой.
Шатер, поставленный наспех уставшими от зноя солдатами, был душен. Ветер чуть колыхал ткань и не проникал внутрь. Грач поднялся из-за стола и закрепил на колышках занавески, служившие входом. Свежий ночной воздух ворвался внутрь и зашелестел бумагами, приведя идеальный порядок в хаос. Пришлось собирать их и отряхивать. Вообще, песок уже надоел. Он был везде: в чернилах, в еде, в одежде, даже в сапогах, хоть они убирались от греха подальше на ящики — вдруг какая-нибудь местная гадость заползет.
Да и шатер порядком осточертел. Запереться невозможно. Сдержанный и умеренный во всем генштабист никак не мог привыкнуть, что к нему может вломиться этот корсиканец и без спросу свалить в углу какие-то богато расписанные сосуды, свертки ковров, масла… Грач безумно злился, и лишь субординация не позволяла выкинуть Наполеона вместе со всем барахлом на улицу. Приходилось терпеть, скрежетать зубами и смотреть, как гора медленно растет. Вчера туда прибавились ятаганы и парочка кинжалов, среди которых Грач без зазрения совести выбрал несколько и отложил в ящик стола. Все равно Бонапарт не заметит, а ему польза.
— Чего без ламп сидите? — в шатер заглянул Наполеон.
— Не успел зажечь, — Грач чуть недовольно хмыкнул, приглаживая волосы и заправляя концы за уши. — А вообще, масло слишком резко пахнет. Голова и без того болит.
— Да-а-а… — Наполеон присвистнул. — Ну ничего, день у меня удачный. Представьте себе, магометанское духовенство объявило меня «любимцем великого пророка». Каково, а?
Грач чуть изогнул изящные брови. «Интересное дело… — согласился он мысленно. — Хотел бы я это увидеть…».
— Да, — Наполеон усмехнулся самодовольно. — Тут еще караван к нам пришел… Будут вам свечи!
«Господи… — Грач прикрыл глаза ладонью и уселся обратно за стол. — Как прицепится, так не отцепить…». Отчасти он соврал, сказав, что ему мешает запах масла. Сегодня Грачу не хотелось работать. Было бы желание, никакая головная боль ему не помешала.
Никто со свечами не появлялся, и он решил, что пронесло, можно и дальше просто сидеть над бумагами и думать о чем-то своем, но тут в шатер скользнула тень. Грач наблюдал за ней из-под ресниц, откинувшись на спинку стула. Тень метнулась сначала в одну сторону, затем к столу, с глухим стуком поставила на него подсвечник и неожиданно быстро зажгла фитили. Грач даже зажмурился — яркий свет неприятно ударил по глазам. Когда они привыкли, он увидел стоящую у стола женскую фигуру в длинном, богато расшитом полухалате цвета беж. Лицо женщины оказалось прикрытым паранджой, и видны были лишь необыкновенные темные глаза. От них тоненькой паутинкой расползались морщинки — гостья улыбалась, щурясь.
— Доброй ночи, господин, — произнесла она с неожиданно правильным произношением. — Генерал отправил меня к вам. Теперь я — раба ваша.
— Бонапарт, проклятье… — процедил со злобой Грач, сжав пальцы и представив, что вместо несчастного, ни в чем неповинного пера, он сжимает горло Наполеона.
— Интизар Салах ад-Абдин, мой господин, — произнесла она, сощурившись еще сильнее. — Вы родственники с тем…
— Упаси боже от такого родства. Зовите просто Грач, — сухо отозвался генштабист.
«Не слишком уж ты смиренна для рабы, — ядовито добавил он в мыслях. — И слишком уж образована. Из какого гарема бежала-то, интересно…».
Интизар оказалась, на удивление, хорошей соседкой. Она никогда не лезла без спросу, не мешала, не говорила на ухо, а сидела себе спокойно и занималась своими делами: то читала, то молилась, то кофе пила… и упрекнуть не в чем. Тем более, она с удовольствием выполняла некоторые прихоти Грача: приносила чернильницу, разжигала свечи с помощью спичек-маканок, с которыми, вероятнее всего, не умела обращаться и даже не подозревала об опасности серной кислоты; она затачивала перья и носила обеды, а пару раз и вино.
Когда он приглашал ее разделить с ним трапезу, она смешно ела, не снимая паранджи, и Грачу каждый раз хотелось снять с нее эту глупую тряпку. Он, сдерживая желание, по-дружески дразнил: «Не хотите ли выпить, мадам?», и она с тихим смехом махала руками, мол, нельзя.
