Недавно сын спросил меня: Пап, а на рыбалке ночью страшно?
Добавить в моё избранное
8 мин, 34 сек 126
— Нет, не страшно. А почему ты спрашиваешь? — удивился я.
— Ну, там же темнота кругом, — поёжился семилетний человек, — мало ли кто может спрятаться.
— Там никто не прячется, — успокоил я ребёнка. — А если даже кто-то и есть, его отпугнёт огонь, рыбаки всегда жгут на берегу костёр.
Сказал, а сам задумался: действительно, сколько же у меня было страшных случаев на рыбалке? Начал напрягать память и понял, что по-настоящему жутких совсем мало. Разве что вот однажды наша моторка в тумане столкнулась с подводным валуном. Моего приятеля Андрея от удара о камень выбросило за борт. Я своими глазами видел, как 120-килограммовый мужик взлетает в воздух метра на три, а потом улетает в белёсую мглу. Тогда мы действительно перепугались, но всё обошлось.
Что ещё? Крючки, всаженные горе-рыбаками в самих себя, щуку, прокусившую палец, утонувшие рюкзаки можно даже не считать, это скорее смешно, чем страшно.
А вот самый жуткий случай на рыбалке произошёл со мной не ночью и даже не в сумерках, а в ясный солнечный полдень.
В то лето мы отправились на рыбалку на северные озёра с двумя институтскими товарищами. Один из них, как на грех, прихватил с собой ещё одного человека со своей кафедры — к нашему глухому неудовольствию.
— Парни, я всё понимаю, но иначе не могу! — умолял нас Игорь. — Я диссертацию защищаю, а Леонидыч — мой научный руководитель, без него мне край.
Вообще-то и Эдуарда Леонидовича можно было стерпеть, неплохой и даже, можно сказать, компанейский мужик, но при этом абсолютно тепличный интеллигент. В поезде травил анекдоты, мы дежурно посмеивались. С третьим товарищем, Мишей, мы искренне сочувствовали Игорьку.
— А что здесь водится? — деловито осведомился Леонидыч у местных, когда мы прибыли в северную деревню.
— Так много чего, — отвечали деревенские. — Щука, налим, сом, на глубине — сиг. Ну и как обычно, ряпушка, сорога.
— Сорога! Чудесно, чудесно! — воскликнул Леонидыч и обернулся к нам. — А знаете, коллеги, что у нас эта рыба называется плотва? «Плотва» — финно-угорское слово, о чём явно говорит суффикс «-ва», то есть «вода» в финских наречиях. Плотва вытеснила со временем исконно славянское название «сорога» практически повсеместно. А на севере этот архаизм сохранился, возможно, из-за мощной колонизации здешних земель Великим Новгородом.
Местные смотрели на чудного научного руководителя из Москвы как на инопланетянина. А мне, если честно, захотелось треснуть Леонидыча веслом по голове.
Впрочем, с Егорычем, нашим северным хозяином, Эдуард Леонидович, как ни странно, нашёл общий язык. Наша лодка стояла около устья небольшого ручья, впадавшего в озеро, здесь часто вечерами ловилась щука.
— Так, ставь лодку у тресты (заросли осоки), — вполголоса распорядился Егорыч и начал возиться с сетками. — Спиннинги ваши тут ни к чему, сначала попробуем взять на курму.
С этими словами старый рыбак вытащил тубусообразную сетку с ловушкой.
— А погодка хороша! — восхищался научный руководитель. — Прямо как у Клюева, помните? «Когда на розовых поречьях плывёт звезда вдоль рыбьих троп»…
Егорыч недоверчиво оглянулся на научное светило из Москвы.
— Всё-таки чудной ты человек, Леонидыч, дай бог тебе здоровья, — улыбнулся старый рыбак, — но кое-что тетенькаешь. Всё верно, рыба в озере просто так не ходит, у неё свои исхоженные тропы, по дну ориентируется. А говорят, некоторые и по звёздам. Научиться бы тебе ещё сетки расправлять, цены бы не было.
Ещё с полчаса мы наблюдали, как Егорыч объяснял доктору исторических наук, как правильно ставить курму на закате, и важно кивали. Но на следующий день произошло нечто из ряда вон выходящее.
Егорыч на моторке отвёз нас через дальнюю протоку на другой конец озера, самый дикий и лесной, весь в мелких островках, густо поросших маленькими берёзками. Свет от белёсых стволов отражался на воде, играл солнечными бликами, усиливая странное чувство, будто мы оказались в некоем волшебном, нереальном мире. Глядя на всю эту благодать, даже рыбачить не особо-то и хотелось. А хотелось просто причалить к какому-нибудь светлому острову, искупаться, потом развести костёр.
Стоял полдень, солнце уже припекало. Звенели тонкие голоса неведомых северных пичужек, по водной глади скользила лёгкая рябь.
— Рыба от солнца в тень уходит, в заливы, — пояснил Егорыч, — там и будем ловить.
Мы стояли в самом центре большого залива недалеко от совсем маленького островка. При взгляде на него я вспомнил огромного мужика с карикатуры XIX века, стоящего на одной ноге на крохотном земельном наделе, со всех сторон окружённом господской землёй. Примерно таким и был соседний островок, на нём с большим трудом поместились бы человека три. И как раз в этот момент в окружающей нас красоте что-то резко изменилось.
Сначала показалось, что ветер изменил направление, но потом я понял: наступил полный штиль, вся рябь неожиданно исчезла.
— Ну, там же темнота кругом, — поёжился семилетний человек, — мало ли кто может спрятаться.
— Там никто не прячется, — успокоил я ребёнка. — А если даже кто-то и есть, его отпугнёт огонь, рыбаки всегда жгут на берегу костёр.
Сказал, а сам задумался: действительно, сколько же у меня было страшных случаев на рыбалке? Начал напрягать память и понял, что по-настоящему жутких совсем мало. Разве что вот однажды наша моторка в тумане столкнулась с подводным валуном. Моего приятеля Андрея от удара о камень выбросило за борт. Я своими глазами видел, как 120-килограммовый мужик взлетает в воздух метра на три, а потом улетает в белёсую мглу. Тогда мы действительно перепугались, но всё обошлось.
Что ещё? Крючки, всаженные горе-рыбаками в самих себя, щуку, прокусившую палец, утонувшие рюкзаки можно даже не считать, это скорее смешно, чем страшно.
А вот самый жуткий случай на рыбалке произошёл со мной не ночью и даже не в сумерках, а в ясный солнечный полдень.
В то лето мы отправились на рыбалку на северные озёра с двумя институтскими товарищами. Один из них, как на грех, прихватил с собой ещё одного человека со своей кафедры — к нашему глухому неудовольствию.
— Парни, я всё понимаю, но иначе не могу! — умолял нас Игорь. — Я диссертацию защищаю, а Леонидыч — мой научный руководитель, без него мне край.
Вообще-то и Эдуарда Леонидовича можно было стерпеть, неплохой и даже, можно сказать, компанейский мужик, но при этом абсолютно тепличный интеллигент. В поезде травил анекдоты, мы дежурно посмеивались. С третьим товарищем, Мишей, мы искренне сочувствовали Игорьку.
— А что здесь водится? — деловито осведомился Леонидыч у местных, когда мы прибыли в северную деревню.
— Так много чего, — отвечали деревенские. — Щука, налим, сом, на глубине — сиг. Ну и как обычно, ряпушка, сорога.
— Сорога! Чудесно, чудесно! — воскликнул Леонидыч и обернулся к нам. — А знаете, коллеги, что у нас эта рыба называется плотва? «Плотва» — финно-угорское слово, о чём явно говорит суффикс «-ва», то есть «вода» в финских наречиях. Плотва вытеснила со временем исконно славянское название «сорога» практически повсеместно. А на севере этот архаизм сохранился, возможно, из-за мощной колонизации здешних земель Великим Новгородом.
Местные смотрели на чудного научного руководителя из Москвы как на инопланетянина. А мне, если честно, захотелось треснуть Леонидыча веслом по голове.
Впрочем, с Егорычем, нашим северным хозяином, Эдуард Леонидович, как ни странно, нашёл общий язык. Наша лодка стояла около устья небольшого ручья, впадавшего в озеро, здесь часто вечерами ловилась щука.
— Так, ставь лодку у тресты (заросли осоки), — вполголоса распорядился Егорыч и начал возиться с сетками. — Спиннинги ваши тут ни к чему, сначала попробуем взять на курму.
С этими словами старый рыбак вытащил тубусообразную сетку с ловушкой.
— А погодка хороша! — восхищался научный руководитель. — Прямо как у Клюева, помните? «Когда на розовых поречьях плывёт звезда вдоль рыбьих троп»…
Егорыч недоверчиво оглянулся на научное светило из Москвы.
— Всё-таки чудной ты человек, Леонидыч, дай бог тебе здоровья, — улыбнулся старый рыбак, — но кое-что тетенькаешь. Всё верно, рыба в озере просто так не ходит, у неё свои исхоженные тропы, по дну ориентируется. А говорят, некоторые и по звёздам. Научиться бы тебе ещё сетки расправлять, цены бы не было.
Ещё с полчаса мы наблюдали, как Егорыч объяснял доктору исторических наук, как правильно ставить курму на закате, и важно кивали. Но на следующий день произошло нечто из ряда вон выходящее.
Егорыч на моторке отвёз нас через дальнюю протоку на другой конец озера, самый дикий и лесной, весь в мелких островках, густо поросших маленькими берёзками. Свет от белёсых стволов отражался на воде, играл солнечными бликами, усиливая странное чувство, будто мы оказались в некоем волшебном, нереальном мире. Глядя на всю эту благодать, даже рыбачить не особо-то и хотелось. А хотелось просто причалить к какому-нибудь светлому острову, искупаться, потом развести костёр.
Стоял полдень, солнце уже припекало. Звенели тонкие голоса неведомых северных пичужек, по водной глади скользила лёгкая рябь.
— Рыба от солнца в тень уходит, в заливы, — пояснил Егорыч, — там и будем ловить.
Мы стояли в самом центре большого залива недалеко от совсем маленького островка. При взгляде на него я вспомнил огромного мужика с карикатуры XIX века, стоящего на одной ноге на крохотном земельном наделе, со всех сторон окружённом господской землёй. Примерно таким и был соседний островок, на нём с большим трудом поместились бы человека три. И как раз в этот момент в окружающей нас красоте что-то резко изменилось.
Сначала показалось, что ветер изменил направление, но потом я понял: наступил полный штиль, вся рябь неожиданно исчезла.
