Фандом: Гарри Поттер. Гермиона не слишком-то хорошо владеет метлой. Этот недостаток нужно непременно исправить. И почему бы не взять урок у своего лучшего друга? Но иногда такие уроки оканчиваются довольно странно.
Добавить в моё избранное
57 мин, 31 сек 4090
Время домашних занятий.
Она практически ничего не видит и не слышит, она полностью погружена в тематическое задание, персональное, выданное лично ей, как лучшей ученице, сложное, требующее особенной внимательности и кропотливости. Она не имеет права ударить в грязь лицом, особое доверие необходимо оправдывать, это как в ненавидимом ею спорте — чемпионское звание постоянно приходится защищать. Один провал, одна неверная строка — и вот ты уже не на вершине, уже второй, уже кто-то другой вызывает восхищение учителей и именуется ими лучшим учеником курса. Например, кто-нибудь из этих заносчивых, несносных рейвенкловцев.
Но она справится. И будет справляться снова и снова, она привыкла. К третьему году учёбы она уже знает, как распределить силы. Как всё везде успеть, как выгадать лишнее время, к чему отнестись более поверхностно, а где, наоборот, особенно напрячь внимание, она уже не бросается на всё подряд, а действует по строго намеченному плану, она больше не паникует.
Несмотря на это, увиденный ею собственный боггарт изрядно поражает её. Могла ли она подозревать, что это сидит настолько глубоко внутри неё? Пожалуй, нет. В тот день, на уроке профессора Люпина она вдруг чувствует некоторую бестактность всего процесса. И хотя она симпатизирует профессору, ей приходит в голову, что он не должен был заставлять их демонстрировать свои страхи перед всеми. Понимает ровно в тот момент, когда покрывается липким потом больше не от страха, а от стыда, слыша заливистый хохот вокруг. Они все всё знают. Знают, как оказывается, лучше неё самой — о её главной страсти в жизни, о том, насколько эта страсть сильна в ней. Поэтому они не удивляются, они просто хохочут. И то, как она сама только что хохотала над другими вместе со всеми, заставляет её стыдиться ещё больше. Нет, положительно, профессору Люпину стоило трижды подумать, прежде чем устраивать такой урок душевного… стриптиза…
Слово обдаёт её горячей волной стыда, она недоумевает, как такие неприличные вещи могут приходить ей на ум, она чувствует на своих щеках прилив румянца и тут же склоняется ещё ниже над своим пергаментом.
Все эти мысли выбивают её из колеи, сосредоточенность потеряна, она с досадой кривит губы и решает использовать возникшую паузу, чтобы понаблюдать за своими друзьями. В конце концов, это тоже её обязанность, которую никто с неё не снимал. Они балбесы и обормоты, которые и не подумают нормально учиться, если их постоянно не контролировать.
Разумеется, ни о какой учёбе нет и речи. Вместо того чтобы делать домашнее задание, они громко о чём-то перешёптываются и, похоже, спорят. Гарри повернул голову, опершись подбородком на собственный кулак, его очки причудливо сдвинуты, а лист с заданием исписан лишь наполовину. Рон держит перо над девственно чистым пергаментом, и по тому, как с кончика свисает, медленно набирая объем, иссиня-чёрная капля, понятно, что очень скоро образовавшаяся клякса заставит его сменить очередной лист. Он что-то горячо втолковывает своему другу.
Она осторожно берёт Рона за запястье, чтобы отвести угрозу от пергаментного листа, но он всё равно вздрагивает от её прикосновения, замолкает и моментально поворачивает к ней лицо. Капля не удерживается и падает. В его взгляде на мгновение мелькает откровенный страх. Он боится её, боится, она знает это и пользуется этим, почти не испытывая угрызений совести, ведь это для его же пользы! Иногда ей даже хочется проверить, до какой степени простирается его страх, на что он готов пойти, чтобы избежать её гнева, но, судя по тому же самому пресловутому уроку, пауков он всё ж таки боится больше неё, и это заставляет её внутренне усмехаться; проверка теряет смысл.
Гарри… не боится. Она не понимает почему. Она ведёт себя с ним так же. Ну, хорошо, почти так же, он сам слишком особенный, чтобы с ним вести себя, как с другими. И всё равно, она не знает, почему с ним это не работает. Работает со всеми, даже её папа, порой, поддаётся её давлению. Гарри — нет! Он может согласиться, когда она убедит его, но на него невозможно надавить. Где-то в самой глубине души это её слегка пугает. Она не верит, что он Избранный, она слишком хорошо его знает, в нём нет ни капельки того, что называют избранностью, но почему же тогда год назад, когда пошли слухи, что он наследник Салазара, она допустила такую возможность? Конечно, не высказала вслух, но чисто теоретически он мог бы… им быть. Если бы захотел. И то, что он не хочет, хотя может, то, что он отказывается от того, за что другие всё бы отдали и на всё бы пошли, заставляет её относиться к нему не так, как ко всем. Она рада, что он её друг, она считает этот факт собственным небывалым везением. И рада, что может помочь ему стать ещё лучше.
Всё это промелькивает у неё в голове в долю секунды. Все эти такие знакомые рассуждения, сколько уж раз повторённые про себя, сейчас для них не время. Сейчас она старшая родственница, строгий надсмотрщик, вынужденный тратить своё время на тех, кто мог бы стараться хоть чуть сильнее, но не старается.
Она практически ничего не видит и не слышит, она полностью погружена в тематическое задание, персональное, выданное лично ей, как лучшей ученице, сложное, требующее особенной внимательности и кропотливости. Она не имеет права ударить в грязь лицом, особое доверие необходимо оправдывать, это как в ненавидимом ею спорте — чемпионское звание постоянно приходится защищать. Один провал, одна неверная строка — и вот ты уже не на вершине, уже второй, уже кто-то другой вызывает восхищение учителей и именуется ими лучшим учеником курса. Например, кто-нибудь из этих заносчивых, несносных рейвенкловцев.
Но она справится. И будет справляться снова и снова, она привыкла. К третьему году учёбы она уже знает, как распределить силы. Как всё везде успеть, как выгадать лишнее время, к чему отнестись более поверхностно, а где, наоборот, особенно напрячь внимание, она уже не бросается на всё подряд, а действует по строго намеченному плану, она больше не паникует.
Несмотря на это, увиденный ею собственный боггарт изрядно поражает её. Могла ли она подозревать, что это сидит настолько глубоко внутри неё? Пожалуй, нет. В тот день, на уроке профессора Люпина она вдруг чувствует некоторую бестактность всего процесса. И хотя она симпатизирует профессору, ей приходит в голову, что он не должен был заставлять их демонстрировать свои страхи перед всеми. Понимает ровно в тот момент, когда покрывается липким потом больше не от страха, а от стыда, слыша заливистый хохот вокруг. Они все всё знают. Знают, как оказывается, лучше неё самой — о её главной страсти в жизни, о том, насколько эта страсть сильна в ней. Поэтому они не удивляются, они просто хохочут. И то, как она сама только что хохотала над другими вместе со всеми, заставляет её стыдиться ещё больше. Нет, положительно, профессору Люпину стоило трижды подумать, прежде чем устраивать такой урок душевного… стриптиза…
Слово обдаёт её горячей волной стыда, она недоумевает, как такие неприличные вещи могут приходить ей на ум, она чувствует на своих щеках прилив румянца и тут же склоняется ещё ниже над своим пергаментом.
Все эти мысли выбивают её из колеи, сосредоточенность потеряна, она с досадой кривит губы и решает использовать возникшую паузу, чтобы понаблюдать за своими друзьями. В конце концов, это тоже её обязанность, которую никто с неё не снимал. Они балбесы и обормоты, которые и не подумают нормально учиться, если их постоянно не контролировать.
Разумеется, ни о какой учёбе нет и речи. Вместо того чтобы делать домашнее задание, они громко о чём-то перешёптываются и, похоже, спорят. Гарри повернул голову, опершись подбородком на собственный кулак, его очки причудливо сдвинуты, а лист с заданием исписан лишь наполовину. Рон держит перо над девственно чистым пергаментом, и по тому, как с кончика свисает, медленно набирая объем, иссиня-чёрная капля, понятно, что очень скоро образовавшаяся клякса заставит его сменить очередной лист. Он что-то горячо втолковывает своему другу.
Она осторожно берёт Рона за запястье, чтобы отвести угрозу от пергаментного листа, но он всё равно вздрагивает от её прикосновения, замолкает и моментально поворачивает к ней лицо. Капля не удерживается и падает. В его взгляде на мгновение мелькает откровенный страх. Он боится её, боится, она знает это и пользуется этим, почти не испытывая угрызений совести, ведь это для его же пользы! Иногда ей даже хочется проверить, до какой степени простирается его страх, на что он готов пойти, чтобы избежать её гнева, но, судя по тому же самому пресловутому уроку, пауков он всё ж таки боится больше неё, и это заставляет её внутренне усмехаться; проверка теряет смысл.
Гарри… не боится. Она не понимает почему. Она ведёт себя с ним так же. Ну, хорошо, почти так же, он сам слишком особенный, чтобы с ним вести себя, как с другими. И всё равно, она не знает, почему с ним это не работает. Работает со всеми, даже её папа, порой, поддаётся её давлению. Гарри — нет! Он может согласиться, когда она убедит его, но на него невозможно надавить. Где-то в самой глубине души это её слегка пугает. Она не верит, что он Избранный, она слишком хорошо его знает, в нём нет ни капельки того, что называют избранностью, но почему же тогда год назад, когда пошли слухи, что он наследник Салазара, она допустила такую возможность? Конечно, не высказала вслух, но чисто теоретически он мог бы… им быть. Если бы захотел. И то, что он не хочет, хотя может, то, что он отказывается от того, за что другие всё бы отдали и на всё бы пошли, заставляет её относиться к нему не так, как ко всем. Она рада, что он её друг, она считает этот факт собственным небывалым везением. И рада, что может помочь ему стать ещё лучше.
Всё это промелькивает у неё в голове в долю секунды. Все эти такие знакомые рассуждения, сколько уж раз повторённые про себя, сейчас для них не время. Сейчас она старшая родственница, строгий надсмотрщик, вынужденный тратить своё время на тех, кто мог бы стараться хоть чуть сильнее, но не старается.
Страница
1 из 17
1 из 17
