Птица в руке

Она никогда не позволяла себе быть замеченной, хоть и была более чуткой к потребностям девочки, нежели три её сиделки. Без Малефисенты Аврора бы разбилась насмерть, когда ей было четыре, — и правда почему из всех мест, где можно устроить пикник, феи выбрали луг над пропастью в пятьдесят футов ? —, или потерялась бы в лесу, или съела бы красивый, но смертельный гриб, или стала жертвой ужасного дикого зверя.

(Обычно она использовала магию, но Диаваль помогал, когда мог, когда ему было разрешено. В инциденте с диким кабаном, он был зубами и когтями Малефисенты, а также ужасным медвежим рёвом, отгоняющим дикого зверя прочь, пока она плела вокруг Авроры защитную сетку из лозы.)

В тоже время Диавалю казалось, что Малефисента лишь играет с Авророй, позволяя ей расти и хорошеть, радоваться каждому моменту, неумолимо подводя её к концу. Это было жестоко, не только для Авроры, но и для тех, кто любил её: её родителей (которые, несомненно, должны были её любить), люди, что так охотно явились на крестины, феи, сам Диаваль…

Если бы ворон мог любить человека. Но любил ли он малышку как ворон или как человек? Он задавался вопросом, а была ли вообще разница.

Он задумывался о том, как чувствовала себя Малефисента, когда годы спустя из смышлёного и любознательного ребёнка, Аврора превратилась в прекрасную, чуткую, юную девушку. Видела Малефисента в ней только Стефана и помнила только о боли и предательстве или видела Аврору такой, какой она была на самом деле: самостоятельной и невинной?

Диаваль задумывался порой, сожалела ли Малефисента о чём-либо. Но он никогда не осмеливался спросить.

Крылья.

Глаза.

Уши.

Руки.

Зубы.

Когти.

Всё это он использовал, служа Малефисенте. И были моменты, когда он задавался вопросом: а ворон ли он теперь? И были моменты, когда он был уверен, что он может быть никем, только марионеткой Малефисенты. Иногда это того стоило: например, когда Аврора гладила его перья и называла его «милой птичкой», или в те редкие моменты, когда Малефисента была уверена в нём как в партнёре, а не как в слуге. Иногда он задумывался, не сделал ли он серьёзную ошибку, когда поклялся служить Малефисенте.

Как например тогда, когда она превратила его в собаку.

Собаку!

Ворон мог смириться с разной степенью унижения: в тяжёлые времена он без стыда и угрызений совести рылся в поисках еды и ронял её, когда сталкивался с чучелом.

Но быть превращённым в собаку, в чудовище, что гоняется за воронами и будет подлизываться к любому, кто бросит ему кусок и назовётся его хозяином…

Для Диаваля это было последней каплей. Мысль, если не о восстании, то о сопротивлении, много лет сидела у него в голове. Ещё один отголосок идеи, который он не позволял себе развить. Ворон, если может, будет держать своё слово. Но он имел в виду именно это, когда сказал Малефисенте, что он лучше будет ничтожным червяком, чем собакой. И когда она рассмеялась в ответ на его гнев, он всерьёз начал задумываться о том, как вырваться на свободу.

Он знал, что железо может ранить фею. И благодаря козням Стефана железо можно было найти где угодно на человеческой земле, от замка до болот. В птичьем обличье он не мог унести меч или копьё. Даже с маленьким ножом было бы трудно совладать. Но были пряжки для пояса и застёжки для плащей, маленькие кольца из кольчуг, гвозди, булавки, и прочее.

Ворон хорошо ищет и не менее хорошо прячет.

Если честно, Диаваль никогда ничего не планировал, так что он не знал, что было бы если бы он не столкнулся с Малефисентой в лесу перед рассветом, за несколько недель до шестнадцатилетия Авроры. Она не вызывала его к себе и он, совершенно не ведая, едва не пролетел мимо. Она присела к сплетенным корням старого дерева, колени были прижаты к груди, а голова опущена. Луны видно не было, и в почти идеальной темноте её рога можно было спутать с обломленными ветками. Но затем она вздохнула, и тихий сухой звук словно призрак пронёсся меж ветвей. Она двинула рукой, и Диаваль заметил её, тут же прервав свою охоту на мышей.

Он приземлился на ветку и оттуда с любопытством наблюдал. Долгое время она сидела не двигаясь, хотя земля была сырой и холодной, а до рассвета было ещё далеко. Иногда её пробивала дрожь. Она казалась меньше, и Диаваль тут же вспомнил ту ночь их встречи, когда Стефан украл её крылья. В тот момент он хотел быть вороном с человеческий рост, чтобы укрыть её своими крыльями и успокоить. Он был зол на себя за то, что жалел её, ту, что прокляла ребёнка и превратила его в собаку.

Постепенно небо над кронами становилось лавандовым, а затем и цвета незабудок. Как только утренний свет коснулся её, Малефисента медленно подняла голову и увидела, что Диаваль наблюдает за ней с высоты своего дерева. Она смотрела на него, словно не узнавая. Затем фыркнула и повернула голову в сторону леса.