Фандом: Ориджиналы. — Ах Луи, — Грач усмехнулся устало, — это актеры на сцене могут себе позволить отдых в антракте. Те, кто работают за кулисами, не имеют права отдыхать. Им необходимо приготовить все, чтобы пьеса была сыграна по сценарию… И чтобы декорации не падали, как сегодня, и не били действующих лиц по голове… и руке.
Добавить в моё избранное
10 мин, 41 сек 16252
Темные ресницы дрожали. «На меня похож, — Грач чуть сжал ему плечо, чтобы корнету и в голову не пришло еще раз подскочить, и вдруг почувствовал острую боль в руке. — А, черт, все-таки, зацепило».
Прояснилось, и открылась огромная панорама боя. Лежать под обстрелом было страшно. Земля, жирная, как масло, содрогалась от ударов ядер. Больше всего Грач боялся, что одно из них упадет сверху — тогда труп лошади их не защитит. Умирать так глупо не хотелось. Спасение пришло неожиданно: пушки затихли, дав дорогу кавалерии. Грач, сжав зубы и перехватив корнета здоровой рукой, выскочил из-под лошади и понесся прямо на батарею. В том, что это свои, он не сомневался. От удара головой и боли он потерял ориентацию на поле боя, не мог понять, откуда приехал сам, а откуда на него налетел посыльный, но точно знал: стреляли французы. Спутать тактику капитана Тео он не мог. Только Франсуа стрелял в шахматном порядке.
Сил хватило добежать только до крайнего орудия. Перепугав до смерти канониров, генштабист чуть ли не швырнул им корнета и упал на траву, шумно выдохнув.
— К Даву… Курьера… от меня… Пора, — просипел он на вдохе.
Теперь можно было расслабиться. Сквозь затянувшую разум пелену он чувствовал, как его подхватили под руки и уложили на шинель, потом почувствовал, как затрясло повозку. Голоса преследовали его. Слова он понимал, но не разбирал. Слышал знакомые имена, приказы, но смысла в них не улавливал. Наконец, все сменилось спасительной и забирающей боль темнотой.
В себя Грач пришел к вечеру. Бой уже затих. Генштабист лежал и прислушивался к звукам вокруг. Кто-то ходил по палатке, шаркая стоптанными сапогами по примятой траве. «Доктор или фельдшер», — подумал он и хмыкнул. Звук получился жуткий, каркающий, и Грач сам напугался. Губ коснулось что-то мокрое. Тряпка.
— Пить пока нельзя, — донесся приглушенный голос. — Только так.
Грач тяжело открыл глаза. Рядом с ним сидел старик с длинными моржовыми усами и тусклыми от времени глазами.
— Руку повредило, — не дожидаясь ответа, пояснил он. — Черт знает, генерал. Вашей крови мало, а болталась, как тряпка. Благо, левая. Пальцами пошевелите. Можете?
— Могу, — Грач слегка повел рукой и поморщился. — Жить можно. Бывало и хуже.
— Восстановится, — уверено заключил старик. Помолчав, добавил: — Напугали. Вас всего в крови принесли. Пока разобрались, что не ваша… Доктора у нас убило. Я, когда вас увидел, решил: точно угроблю.
«Фельдшер», — заключил Грач и закрыл глаза. Думать было тяжело и даже больно. Как глупо он чуть не лишился жизни! Однако пушки там не должны были стоять. Он точно помнил: Коленкур хотел поставить пушки на высоты. Более того, проезжая утром мимо, он видел батареи именно там. Как, когда артиллерия переместилась вниз — осталось загадкой.
Наутро ему полегчало. Фельдшер отпаивал его отваром из трав, от которого проходил озноб. Вечером приехал Даву. Грач встретил его полусидя-полулежа, укутавшись в шинель и грея пальцы здоровой руки о чашку. Несколько минут молчали: Даву оглядывал лицо генштабиста, Грач же терпеливо ждал, предоставляя первое слово маршалу.
— Дурак, — наконец заключил тот.
— Не спорю, — согласился Грач.
— Эдмонд, зачем курьеров придумали? — Даву перешел на зловещий шепот. — Затем, чтобы дурные генералы сами не неслись по полю боя.
— Может, мне надоело все и вся, и я решил совершить самоубийство за тебя, — Грач усмехнулся, поднеся к губам чашку. Затем, видя, что Даву принял его слова за правду, добавил: — Да нет, конечно. Жизнь мне пока еще дорога. Наполеон отправил лично меня. Понятия не имею, зачем. Я бы предпочел сидеть в палатке и заниматься анализом донесений.
— И как ты только на эти пушки налетел… — Даву вздохнул, разглядывая его. — Голова целая? Болит?
— Голова у меня болит от другого, — Грач допил отвар и поставил чашку на ящик из-под снарядов. — С детства. Мне вот что интересно… Я не один был. Со мной был корнет, русский какой-то. Совсем ребенок еще, лет семнадцать…
— Знаю, — перебил его маршал. — Из императорского эскорта оказался. Недавно обменяли вместе с другими попавшими в плен из свиты. Первое сражение для него, а сразу плен… Перепуганный сидел.
— Как его звали?
— Громов, кажется. Не запоминал, — Даву махнул рукой.
— Надо будет поискать на него сведения, — Грач прикрыл глаза и сполз ниже, под шинель. — На меня уж больно похож… Пригодится…
— Что ты за человек, — маршал покачал головой. — Ранен, а все про работу. Отдыхал бы.
— Ах Луи, — Грач усмехнулся устало, — это актеры на сцене могут себе позволить отдых в антракте. Те, кто работают за кулисами, не имеют права отдыхать. Им необходимо приготовить все, чтобы пьеса была сыграна по сценарию… И чтобы декорации не падали, как сегодня, и не били действующих лиц по голове… и руке.
Прояснилось, и открылась огромная панорама боя. Лежать под обстрелом было страшно. Земля, жирная, как масло, содрогалась от ударов ядер. Больше всего Грач боялся, что одно из них упадет сверху — тогда труп лошади их не защитит. Умирать так глупо не хотелось. Спасение пришло неожиданно: пушки затихли, дав дорогу кавалерии. Грач, сжав зубы и перехватив корнета здоровой рукой, выскочил из-под лошади и понесся прямо на батарею. В том, что это свои, он не сомневался. От удара головой и боли он потерял ориентацию на поле боя, не мог понять, откуда приехал сам, а откуда на него налетел посыльный, но точно знал: стреляли французы. Спутать тактику капитана Тео он не мог. Только Франсуа стрелял в шахматном порядке.
Сил хватило добежать только до крайнего орудия. Перепугав до смерти канониров, генштабист чуть ли не швырнул им корнета и упал на траву, шумно выдохнув.
— К Даву… Курьера… от меня… Пора, — просипел он на вдохе.
Теперь можно было расслабиться. Сквозь затянувшую разум пелену он чувствовал, как его подхватили под руки и уложили на шинель, потом почувствовал, как затрясло повозку. Голоса преследовали его. Слова он понимал, но не разбирал. Слышал знакомые имена, приказы, но смысла в них не улавливал. Наконец, все сменилось спасительной и забирающей боль темнотой.
В себя Грач пришел к вечеру. Бой уже затих. Генштабист лежал и прислушивался к звукам вокруг. Кто-то ходил по палатке, шаркая стоптанными сапогами по примятой траве. «Доктор или фельдшер», — подумал он и хмыкнул. Звук получился жуткий, каркающий, и Грач сам напугался. Губ коснулось что-то мокрое. Тряпка.
— Пить пока нельзя, — донесся приглушенный голос. — Только так.
Грач тяжело открыл глаза. Рядом с ним сидел старик с длинными моржовыми усами и тусклыми от времени глазами.
— Руку повредило, — не дожидаясь ответа, пояснил он. — Черт знает, генерал. Вашей крови мало, а болталась, как тряпка. Благо, левая. Пальцами пошевелите. Можете?
— Могу, — Грач слегка повел рукой и поморщился. — Жить можно. Бывало и хуже.
— Восстановится, — уверено заключил старик. Помолчав, добавил: — Напугали. Вас всего в крови принесли. Пока разобрались, что не ваша… Доктора у нас убило. Я, когда вас увидел, решил: точно угроблю.
«Фельдшер», — заключил Грач и закрыл глаза. Думать было тяжело и даже больно. Как глупо он чуть не лишился жизни! Однако пушки там не должны были стоять. Он точно помнил: Коленкур хотел поставить пушки на высоты. Более того, проезжая утром мимо, он видел батареи именно там. Как, когда артиллерия переместилась вниз — осталось загадкой.
Наутро ему полегчало. Фельдшер отпаивал его отваром из трав, от которого проходил озноб. Вечером приехал Даву. Грач встретил его полусидя-полулежа, укутавшись в шинель и грея пальцы здоровой руки о чашку. Несколько минут молчали: Даву оглядывал лицо генштабиста, Грач же терпеливо ждал, предоставляя первое слово маршалу.
— Дурак, — наконец заключил тот.
— Не спорю, — согласился Грач.
— Эдмонд, зачем курьеров придумали? — Даву перешел на зловещий шепот. — Затем, чтобы дурные генералы сами не неслись по полю боя.
— Может, мне надоело все и вся, и я решил совершить самоубийство за тебя, — Грач усмехнулся, поднеся к губам чашку. Затем, видя, что Даву принял его слова за правду, добавил: — Да нет, конечно. Жизнь мне пока еще дорога. Наполеон отправил лично меня. Понятия не имею, зачем. Я бы предпочел сидеть в палатке и заниматься анализом донесений.
— И как ты только на эти пушки налетел… — Даву вздохнул, разглядывая его. — Голова целая? Болит?
— Голова у меня болит от другого, — Грач допил отвар и поставил чашку на ящик из-под снарядов. — С детства. Мне вот что интересно… Я не один был. Со мной был корнет, русский какой-то. Совсем ребенок еще, лет семнадцать…
— Знаю, — перебил его маршал. — Из императорского эскорта оказался. Недавно обменяли вместе с другими попавшими в плен из свиты. Первое сражение для него, а сразу плен… Перепуганный сидел.
— Как его звали?
— Громов, кажется. Не запоминал, — Даву махнул рукой.
— Надо будет поискать на него сведения, — Грач прикрыл глаза и сполз ниже, под шинель. — На меня уж больно похож… Пригодится…
— Что ты за человек, — маршал покачал головой. — Ранен, а все про работу. Отдыхал бы.
— Ах Луи, — Грач усмехнулся устало, — это актеры на сцене могут себе позволить отдых в антракте. Те, кто работают за кулисами, не имеют права отдыхать. Им необходимо приготовить все, чтобы пьеса была сыграна по сценарию… И чтобы декорации не падали, как сегодня, и не били действующих лиц по голове… и руке.
