Фандом: Гарри Поттер. Губы размыкаются и целуют Персиваля, уверенно и сладко. Ровесники так не умеют, чтобы от вздоха в рот ноги слабели, а в паху вздрагивало и горячело. Персиваль стоит, подняв голову и держа руки в карманах, обманчиво спокойный и расслабленный. Изучает чужие губы, как новую дисциплину: детально, не торопясь.
Добавить в моё избранное
11 мин, 49 сек 4763
Его зовут Жерар. Он бельгиец. Же-рар… Же-рар-рр… Имя похоже на тихое ворчание вампуса, который затаился в лесной тени и нюхает воздух, приоткрыв горячую пасть.
Он бельгиец, ему восемнадцать лет. Он носит федору василькового цвета, легкомысленно сдвигая её на затылок, так что на высокий загорелый лоб падают золотые пряди. У него густые непослушные волосы цвета золотых яблок, и пахнут они, наверное, тоже — яблоками. У него весёлые голубые глаза, такого яркого цвета, что Персивалю всё время кажется — он поступил в Шармбатон только потому, что цвет формы совпадал с цветом глаз. Он громко смеётся, запрокидывая голову, под кожей по сильной шее прокатывается крупный кадык: вверх и вниз. Персиваль смотрит на него и не может перестать, хотя сосед справа, Сойка Летящая Через Дождь, тычет его локтём в бок.
Же-рарр хохочет, сверкая белыми зубами. Он так красив, что на него невозможно смотреть пристально, его нельзя охватить целиком, можно выхватывать только детали: крупный широкий рот, плавную линию подбородка, смеющиеся глаза, ловкие руки и быстрые пальцы, перебирающие струны, так что гитара под ними поёт и стонет.
Жерар замечает пристальный взгляд, шутливо подмигивает и отворачивается. Он знает, что красив, и любит, когда на него смотрят. Персиваль смотрит, не отрываясь. Не смущаясь от жара в груди. Персивалю уже знает о себе достаточно много.
В Ильверморни весна. Солнечные лучи трогают стёкла, резкие тени оконных переплётов лежат на полу в галереях и коридорах. Птицы будят учеников в четыре утра. Пахнет горьковатой сиренью, томным жасмином и налитой соком листвой. Пальцы пахнут чернилами и бумажной пылью от пухлых книг. Пахнет яблоками. Сочными, хрустящими, с твёрдой гладкой кожурой и пористой мякотью.
Студенты Шармбатона приехали на три месяца по обмену. Девушки в длинных шёлковых платьях, юноши в васильковых костюмах. Они говорят с грассирующим акцентом и сверкают глазами. Жерар сверкает глазами, улыбками и ямочками на щеках. Даже его чёрно-белые броги блестят так, что кажутся лаковыми. Он пританцовывает, когда долго стоит на месте, он целует девушек и подмигивает Персивалю, ловя на себе пристальный взгляд.
Персиваль думает, как пригласить его на свидание. Сердце сбивается с ровного ритма каждый раз, когда он видит его в обеденном зале или проходит мимо по коридору, обводя высокую стройную фигуру взглядом по контуру, будто вырезая его из вечной толпы поклонниц. Или когда слышит его сильный и громкий голос. Или когда встречается с ним глазами, и Жерар снова подмигивает ему. Они ещё ни разу не обменялись ни словом, но у Персиваля постоянно горят щёки, а сердце стучит, как мяч об стену, звонко и весело.
Сойка Летящая Через Дождь заплетает чёрные косы, как принято в его племени, и пожимает плечами:
— Ты сам не знаешь, чего ты хочешь.
— Я знаю, чего хочу, — говорит Персиваль. — Я хочу его.
Они живут в одной комнате уже три года и совершенно не интересны друг другу, откровенность между ними состоит из безразличия и удивления. Они из разных миров: белый американец, наследник старинной семьи — и индеец-полукровка, восьмой сын, которого едва не оставили в лесу, когда он родился. Сойка до сих пор читает по слогам вслух, Персиваль знает французский и греческий. Сойка — прирождённый лекарь, Персиваль бесподобен в дуэлях. Они не понимают друг друга, а поэтому можно разговаривать о сокровенном, не боясь, что тебя заденут: противник даже не поймёт, куда надо бить, чтобы задеть.
— Он ведь не женщина, — удивлённо повторяет Сойка.
— «Женственная Киприда сжигает любовию к жёнам, мужественный Эрот правит любовью мужской», — вздыхает Персиваль, и Сойка недоверчиво моргает.
По открытой галерее гуляет тёплый вечерний ветер. Небо чистое, лунное, прозрачное, как стекло. Гитара стонет и вскрикивает под умелыми пальцами, Жерар мурлыкает балладу о корабле, уходящем в море. В груди клубится и пульсирует горячий туман: вдох, выдох. Сердце частит, когда Персиваль раздвигает плечом девчонок, собравшихся в плотный кружок, и встаёт в первом ряду. Сунув руки в карманы, покачивается на каблуках. Жерар улыбается ему и ласкает струны.
У него красивый чувственный голос. У него красивое всё — кисти рук, сдвинутая на затылок голубая федора, прядь волос на лбу, язык, мелькающий между зубами.
Персиваль уже целовал мальчиков — это было приятно, очень приятно. Это было даже лучше, чем целовать Серафину, хотя она держится уверенно и твёрдо. Ровесники целоваться не умеют — в общем, так же, как и Персиваль. Не тот возраст, когда можно похвастать опытом. Умение не сталкиваться носами или зубами, умение дышать через нос, не отрываясь друг от друга, чтобы перехватить воздуха, умение не просто совать язык в чужой рот, а делать это приятно — всё приходит только с практикой, а практики Персивалю здорово не хватает.
Он бельгиец, ему восемнадцать лет. Он носит федору василькового цвета, легкомысленно сдвигая её на затылок, так что на высокий загорелый лоб падают золотые пряди. У него густые непослушные волосы цвета золотых яблок, и пахнут они, наверное, тоже — яблоками. У него весёлые голубые глаза, такого яркого цвета, что Персивалю всё время кажется — он поступил в Шармбатон только потому, что цвет формы совпадал с цветом глаз. Он громко смеётся, запрокидывая голову, под кожей по сильной шее прокатывается крупный кадык: вверх и вниз. Персиваль смотрит на него и не может перестать, хотя сосед справа, Сойка Летящая Через Дождь, тычет его локтём в бок.
Же-рарр хохочет, сверкая белыми зубами. Он так красив, что на него невозможно смотреть пристально, его нельзя охватить целиком, можно выхватывать только детали: крупный широкий рот, плавную линию подбородка, смеющиеся глаза, ловкие руки и быстрые пальцы, перебирающие струны, так что гитара под ними поёт и стонет.
Жерар замечает пристальный взгляд, шутливо подмигивает и отворачивается. Он знает, что красив, и любит, когда на него смотрят. Персиваль смотрит, не отрываясь. Не смущаясь от жара в груди. Персивалю уже знает о себе достаточно много.
В Ильверморни весна. Солнечные лучи трогают стёкла, резкие тени оконных переплётов лежат на полу в галереях и коридорах. Птицы будят учеников в четыре утра. Пахнет горьковатой сиренью, томным жасмином и налитой соком листвой. Пальцы пахнут чернилами и бумажной пылью от пухлых книг. Пахнет яблоками. Сочными, хрустящими, с твёрдой гладкой кожурой и пористой мякотью.
Студенты Шармбатона приехали на три месяца по обмену. Девушки в длинных шёлковых платьях, юноши в васильковых костюмах. Они говорят с грассирующим акцентом и сверкают глазами. Жерар сверкает глазами, улыбками и ямочками на щеках. Даже его чёрно-белые броги блестят так, что кажутся лаковыми. Он пританцовывает, когда долго стоит на месте, он целует девушек и подмигивает Персивалю, ловя на себе пристальный взгляд.
Персиваль думает, как пригласить его на свидание. Сердце сбивается с ровного ритма каждый раз, когда он видит его в обеденном зале или проходит мимо по коридору, обводя высокую стройную фигуру взглядом по контуру, будто вырезая его из вечной толпы поклонниц. Или когда слышит его сильный и громкий голос. Или когда встречается с ним глазами, и Жерар снова подмигивает ему. Они ещё ни разу не обменялись ни словом, но у Персиваля постоянно горят щёки, а сердце стучит, как мяч об стену, звонко и весело.
Сойка Летящая Через Дождь заплетает чёрные косы, как принято в его племени, и пожимает плечами:
— Ты сам не знаешь, чего ты хочешь.
— Я знаю, чего хочу, — говорит Персиваль. — Я хочу его.
Они живут в одной комнате уже три года и совершенно не интересны друг другу, откровенность между ними состоит из безразличия и удивления. Они из разных миров: белый американец, наследник старинной семьи — и индеец-полукровка, восьмой сын, которого едва не оставили в лесу, когда он родился. Сойка до сих пор читает по слогам вслух, Персиваль знает французский и греческий. Сойка — прирождённый лекарь, Персиваль бесподобен в дуэлях. Они не понимают друг друга, а поэтому можно разговаривать о сокровенном, не боясь, что тебя заденут: противник даже не поймёт, куда надо бить, чтобы задеть.
— Он ведь не женщина, — удивлённо повторяет Сойка.
— «Женственная Киприда сжигает любовию к жёнам, мужественный Эрот правит любовью мужской», — вздыхает Персиваль, и Сойка недоверчиво моргает.
По открытой галерее гуляет тёплый вечерний ветер. Небо чистое, лунное, прозрачное, как стекло. Гитара стонет и вскрикивает под умелыми пальцами, Жерар мурлыкает балладу о корабле, уходящем в море. В груди клубится и пульсирует горячий туман: вдох, выдох. Сердце частит, когда Персиваль раздвигает плечом девчонок, собравшихся в плотный кружок, и встаёт в первом ряду. Сунув руки в карманы, покачивается на каблуках. Жерар улыбается ему и ласкает струны.
У него красивый чувственный голос. У него красивое всё — кисти рук, сдвинутая на затылок голубая федора, прядь волос на лбу, язык, мелькающий между зубами.
Персиваль уже целовал мальчиков — это было приятно, очень приятно. Это было даже лучше, чем целовать Серафину, хотя она держится уверенно и твёрдо. Ровесники целоваться не умеют — в общем, так же, как и Персиваль. Не тот возраст, когда можно похвастать опытом. Умение не сталкиваться носами или зубами, умение дышать через нос, не отрываясь друг от друга, чтобы перехватить воздуха, умение не просто совать язык в чужой рот, а делать это приятно — всё приходит только с практикой, а практики Персивалю здорово не хватает.
Страница
1 из 4
1 из 4
