Марионетки

Лихорадка принесла с собой сны. Они были наполнены душистыми лугами, зелёной травой, щекочущей босые ноги, и звонким смехом. Я вновь стал шестилетним мальчишкой, беспечным и свободным. Ласковый голос, зовущий меня обедать, светлые длинные волосы, тёплые руки — вот и всё, что я помнил о той, прошлой жизни. И о женщине, которая была моей матерью.

Женщине, дарившей ощущение счастья, которое, казалось, никогда не закончится.

— Кеппет! Вернись, Кеппет! — звала меня мама.

Я не видел её лица, и это пугало. Мои ноги становились непослушными, дрожали, и я невольно убегал от неё всё дальше и дальше.

У мамы не было ни лица, ни имени, только голос: обычный, ничем не примечательный — таких сотни, если не тысячи. Я бежал, опасаясь, что опять попаду в ловушку. Что это — иллюзия, приманка. Что меня, как щенка, схватят за шкирку и бросят в подземелье. И всё начнётся заново.

— Кеппет! — кричала она.

Трава становилась всё выше. Обвивала ноги, цеплялась за одежду, хлестала по лицу.

— Вернись!

Воздуха не хватало, в боку начало колоть.

— Вернись! — Голос был слышен совсем близко.

Я споткнулся и упал. Травы с жадностью набросились на меня и стали опутывать. Липкие, как паутина, и крепкие, словно стальные цепи, — они сжимали, душили, создавали вокруг живой кокон.

— Вернись…

— … Фитц. Вернись ко мне, — звал Шут. Я рванулся навстречу его голосу и… проснулся.

— Тебе опять приснился кошмар.

— Лихорадка, — пояснил я, не желая продолжать разговор.

— Конечно, лихорадка. — Он кивнул и подал мне чашку. — Пей!

— Чай из ивовой коры? — я скривился. Целительница постоянно меня им поила, чтобы снять жар.

— Да, пей. У меня есть ещё целый кувшин, — Шут кивнул в сторону стола, на котором стоял большой глиняный сосуд.

— Может, бренди? Оно неплохо бодрит по утрам.

Он не оценил мою шутку. Всунув мне чашку с набившим оскомину чаем, Шут вернулся к работе над куклами. Друг до сих пор сердился за то, что я утаил от него существование Неттл.

В его доме-мастерской пахло лаком и красками. Засушенные травы и грибы висели причудливыми гирляндами над очагом. На полках, прибитых к стене, лежали готовые игрушки, дожидаясь, когда их купят. На столе всегда был продуманный беспорядок: куски дерева разной величины и породы соседствовали с инструментами для резьбы, нити для марионеток были бережно смотаны и ютились рядом с кистями для рисования. В небольших мисках лежал разноцветный порошок для изготовления красок.

Я часами наблюдал, как из сырья под умелыми пальцами Шута возникали удивительно красивые куклы, к которым сами собой тянулись руки. Дети были в восторге от ярких забавных игрушек, и мой друг никогда не оставался без работы.

— Мне снилась мать, — нехотя признался я. — Я её совсем не помню — слишком мал был, когда меня привели к Верити.

— Почему это тревожит тебя? — Шут с любопытством посмотрел на меня.

— Она была из Горного королевства.

Он на миг прикрыл глаза и кивнул. Иногда мне казалось, что Шут понимает мои страхи и сомнения лучше, чем я сам. Порой это пугало.

— Ты бы не хотел с ней встретиться. — Не вопрос — утверждение.

— Встретиться? Да я бы её не узнал, даже постучись она сейчас в дверь! — я горько улыбнулся и добавил тише: — У меня нет семьи. Нет и никогда не было.

У тебя есть я, маленький брат. И волчонок. Разве этого мало? Я не знал, что ответить Ночному Волку.

Он зевнул, встал и направился к дверям.

На охоту? — с надеждой спросил я.

Да. Сегодня я поймаю много кроликов.

Не лопнешь?

Мяса никогда не бывает много.

Ты прав, — просто ответил я. — Подожди меня. Я пойду с тобой!

Я со стоном сел в кровати и потянулся за сапогами и тёплой одеждой. Спина болела так, словно наконечник стрелы до сих пор оставался в ране и при каждом движении проворачивался и глубже вгрызался в плоть.

— Ты идёшь на прогулку? — спросил Шут.

— Охоту.

— Пойти с тобой?

Хотя мне нравилось его молчаливое присутствие, я отказался. Сейчас я хотел побыть наедине со своими мыслями. Ночному Волку не нужно объяснять это — он был частью меня. Шут же порой был дотошней и упрямей Чейда в своём стремлении узнать чужие секреты.

— Тебя сегодня лихорадило, — напомнил Шут. Он отложил инструменты, встал и подошёл ко мне. Друг мог сколько угодно обижаться, но скрыть тревогу, пропитавшую каждый жест, ему никак не удавалось.

— Прогулка не повредит, — сказал я и вышел из дому.

Шут не стал останавливать меня.

Снег искрился на солнце, словно был покрыт бриллиантовой пыльцой. Морозный воздух обжигал холодом лёгкие, а запахи воспринимались чётче, острее.

Вниз. К реке — там свежий след.