Ночное небо суетится снегом. Гончие волнуются. Лошади ржанием отпугивают промозглую лесную тишину. Та отступает, но угрожающе тянется к непрошенным гостям заиндевевшими тенями.
Добавить в моё избранное
27 мин, 6 сек 6319
Ханс и Херберт тоже возбуждены. Нетерпеливо отряхивают твёрдые комья земли и, кажется, пританцовывают на месте, словно кони. Разве что не ржут.
— Где Йохан и Дитер?
— Должны быть на месте, хозяин, — с бесцветной хрипотцой отвечает Ханс. А глаза горят, горят. -С ними Мюллеры. Скорей бы уж подняли зверя.
Вдали раздаётся обмороженый вскрик охотничего рожка.
Херберт ухмыляется. Потирает руки.
Неймётся.
Мне тоже неймётся.
Ночь проскальзывает сквозь лес по диагонали. И время кажется наклонным. Не удержаться. И не надо. Самое время для охоты на ночных тварей.
Свет Б-жий озаряет меня…
Хюнтер поёжился. Хотелось бы думать, от холода. Он попрыгал, чтобы разогнать кровь, но вместе с кровью по жилам пробежала непонятная обречённость. Впрочем, что ж тут непонятного, если вспомнить, на кого охотишься. Снег уже перестал. Туча и та спешила убраться подальше. И только Луна, смелая от своей недоступности, свысока обозревала затаившиеся окрестности.
— Луна, ты их видишь?
Ответом был крепкий подзатыльник отца:
— Проверь амулеты, глупости оставь на потом! А то, если эти не схватят, то герцог о твоей спине позаботится! И я добавлю. Быстро! Быстро!… Сынок.
Хюнтер принялся левой рукой ощупывать собачьи ошейники, крепко сжимая в правой заострённый осиновый дрын. Не очень-то удобно, но он ни за что не растанется ни с осиной, ни с вязанкой чеснока, обмотаной вокруг шеи. У каждой собаки тоже была привязана к ошейнику чесночная головка, а ещё странный кожаный кисет, сработаный под присмотром Менахема — еврея герцога. Нехристь, каббалист… но через его зловещесть проступала какая-то добрая насмешка напополам с грустью. А всё равно не наш. Но дело своё знает: что он там писал на пергаментах, вложеных в собачьи амулеты, одному … (ох, не сейчас) известно… а может, и Б-гу, раз помогает охоте на… этих, но собаки переставали чувствовать страх. Ещё бы и людям такие же амулеты! Отказался Менахем: для людей бесстрашие — смерть. И герцога убедил. Ну конечно, он же сам на охоту не поехал, суббота у него! Отец смеялся, что не в субботе дело: просто еврея от крестов да молитв христианских передёргивает словно ночную тварь. Как бы наши ребята не перепутали! Х-х-хи. А жаль. С ним всегда было спокойнее.
… Любовь Б-жия окружает меня…
— Опять зеваешь? — грозно кричит отец. Но не угроза, а страх чувствуется в этом крике. Страх за непоседливого отпрыска. И злость на себя: зачем взял, зачем взял его, старый дурак! Предупреждал же христопродавец, до конца зимы не бери. Взял. Почему-то.
— Отец, что-то герцог не торопится. Может, решил отменить охоту?
— Не болтай глупости. За собаками присматривай, у Гретты амулет вот-вот отгрызут, отгони их!
Та-та-а-а-ти-и-у! Неожиданно разнеслось над лесом. Та-та-а-а-ти-и-у!
— Всё, сынок, пора. Крикни ребятам пусть ещё левее возьмут и давай ко мне, мы с тобой по самому краю оврага. Ну! Живо! Живо! Да не лезь ты через сугроб, ну что за олух!
… Присутствие Б-жие бдит надо мной…
— Ваша Светлость! — басит главный ловчий, выныривая из-за кустов, -Загонщики приближаются к логову!
«Светлость» усмехается и как-то по-мужицки сплёвывает на снег:
— Да, Отто, я слышал сигнал. А лошадей успели отвести подальше? А то как бы в замок пешком не вернуться.
— Главное, вообще вернуться… — ухмыляется ловчий, -Да, отвели, Ваша Светлость.
— И беги-беги на место, не рискуй зря.
— Разрешите остаться с вами, Ваша Светлость!
— Старый верный Отто… Не беспокойся за меня. Впрочем, оставайся, если хочешь.
— Спасибо, Ваша…
— А то ты так за меня волнуешься, что и сам можешь оказаться добычей.
Преданный Отто смеётся, но смех сменяется возгласом испуга и удивления, слуга принимается сматывать с шеи толстую чесночную косу:
— Господи, вы же забыли чеснок! Вот, возьмите… вот…
Герцог отмахивается:
— Оставь. Я не забыл, не верю я в эту гадость. Да и Менахем не верит. Главное — осиновый кол. Он подведёт — никакой чеснок не поможет, — но видя обеспокоенность ловчего добавляет: -Мне поможет осиновый кол, серебряная пуля… и кое-что от Менахема.
— А почему они боятся собак? Ведь и те и другие порождение… нечистого?
— Береги дыхание, — рычит отец.
— И собаки их тоже боятся, когда без амулетов…
Не сбавляя шагу, отец встревоженно поглядывает на сына:
— Ты почему спросил: чтобы страх заглушить или другого времени не нашёл?
Хюнтер пожимает плечами.
— Нельзя сейчас бояться, сынок. Нельзя. К логову подходим. Дома бояться будешь. А сейчас только по делу: охота, сынок. Сейчас — охота! Вон, учись у собак!
Собаки подняли суматошный гвалт. Нет, не суматошный: не было больше в этом гвалте истерики.
— Где Йохан и Дитер?
— Должны быть на месте, хозяин, — с бесцветной хрипотцой отвечает Ханс. А глаза горят, горят. -С ними Мюллеры. Скорей бы уж подняли зверя.
Вдали раздаётся обмороженый вскрик охотничего рожка.
Херберт ухмыляется. Потирает руки.
Неймётся.
Мне тоже неймётся.
Ночь проскальзывает сквозь лес по диагонали. И время кажется наклонным. Не удержаться. И не надо. Самое время для охоты на ночных тварей.
Свет Б-жий озаряет меня…
Хюнтер поёжился. Хотелось бы думать, от холода. Он попрыгал, чтобы разогнать кровь, но вместе с кровью по жилам пробежала непонятная обречённость. Впрочем, что ж тут непонятного, если вспомнить, на кого охотишься. Снег уже перестал. Туча и та спешила убраться подальше. И только Луна, смелая от своей недоступности, свысока обозревала затаившиеся окрестности.
— Луна, ты их видишь?
Ответом был крепкий подзатыльник отца:
— Проверь амулеты, глупости оставь на потом! А то, если эти не схватят, то герцог о твоей спине позаботится! И я добавлю. Быстро! Быстро!… Сынок.
Хюнтер принялся левой рукой ощупывать собачьи ошейники, крепко сжимая в правой заострённый осиновый дрын. Не очень-то удобно, но он ни за что не растанется ни с осиной, ни с вязанкой чеснока, обмотаной вокруг шеи. У каждой собаки тоже была привязана к ошейнику чесночная головка, а ещё странный кожаный кисет, сработаный под присмотром Менахема — еврея герцога. Нехристь, каббалист… но через его зловещесть проступала какая-то добрая насмешка напополам с грустью. А всё равно не наш. Но дело своё знает: что он там писал на пергаментах, вложеных в собачьи амулеты, одному … (ох, не сейчас) известно… а может, и Б-гу, раз помогает охоте на… этих, но собаки переставали чувствовать страх. Ещё бы и людям такие же амулеты! Отказался Менахем: для людей бесстрашие — смерть. И герцога убедил. Ну конечно, он же сам на охоту не поехал, суббота у него! Отец смеялся, что не в субботе дело: просто еврея от крестов да молитв христианских передёргивает словно ночную тварь. Как бы наши ребята не перепутали! Х-х-хи. А жаль. С ним всегда было спокойнее.
… Любовь Б-жия окружает меня…
— Опять зеваешь? — грозно кричит отец. Но не угроза, а страх чувствуется в этом крике. Страх за непоседливого отпрыска. И злость на себя: зачем взял, зачем взял его, старый дурак! Предупреждал же христопродавец, до конца зимы не бери. Взял. Почему-то.
— Отец, что-то герцог не торопится. Может, решил отменить охоту?
— Не болтай глупости. За собаками присматривай, у Гретты амулет вот-вот отгрызут, отгони их!
Та-та-а-а-ти-и-у! Неожиданно разнеслось над лесом. Та-та-а-а-ти-и-у!
— Всё, сынок, пора. Крикни ребятам пусть ещё левее возьмут и давай ко мне, мы с тобой по самому краю оврага. Ну! Живо! Живо! Да не лезь ты через сугроб, ну что за олух!
… Присутствие Б-жие бдит надо мной…
— Ваша Светлость! — басит главный ловчий, выныривая из-за кустов, -Загонщики приближаются к логову!
«Светлость» усмехается и как-то по-мужицки сплёвывает на снег:
— Да, Отто, я слышал сигнал. А лошадей успели отвести подальше? А то как бы в замок пешком не вернуться.
— Главное, вообще вернуться… — ухмыляется ловчий, -Да, отвели, Ваша Светлость.
— И беги-беги на место, не рискуй зря.
— Разрешите остаться с вами, Ваша Светлость!
— Старый верный Отто… Не беспокойся за меня. Впрочем, оставайся, если хочешь.
— Спасибо, Ваша…
— А то ты так за меня волнуешься, что и сам можешь оказаться добычей.
Преданный Отто смеётся, но смех сменяется возгласом испуга и удивления, слуга принимается сматывать с шеи толстую чесночную косу:
— Господи, вы же забыли чеснок! Вот, возьмите… вот…
Герцог отмахивается:
— Оставь. Я не забыл, не верю я в эту гадость. Да и Менахем не верит. Главное — осиновый кол. Он подведёт — никакой чеснок не поможет, — но видя обеспокоенность ловчего добавляет: -Мне поможет осиновый кол, серебряная пуля… и кое-что от Менахема.
— А почему они боятся собак? Ведь и те и другие порождение… нечистого?
— Береги дыхание, — рычит отец.
— И собаки их тоже боятся, когда без амулетов…
Не сбавляя шагу, отец встревоженно поглядывает на сына:
— Ты почему спросил: чтобы страх заглушить или другого времени не нашёл?
Хюнтер пожимает плечами.
— Нельзя сейчас бояться, сынок. Нельзя. К логову подходим. Дома бояться будешь. А сейчас только по делу: охота, сынок. Сейчас — охота! Вон, учись у собак!
Собаки подняли суматошный гвалт. Нет, не суматошный: не было больше в этом гвалте истерики.
Страница
1 из 8
1 из 8
