Добавить в моё избранное
27 мин, 6 сек 6327
Как-то сразу полегчало… Так вот где он, Греттин амулет!
Внезапная вспышка в груди. Взмах руки. И герцог безмолвно пятится, выдирая из тела осиновый кол. Падает на спину. Твари застыли.
— От Менахема, — шепчет герцог и что-то протягивает Хюнтеру.
Хюнтер подходит. Ещё один пергамент. Побольше. Аккуратно свёрнутый в трубочку. Хюнтер дует на пальцы и разворачивет кожаный свиток.
… Эти буквы пугают. Сильнее, чем твари. Сильнее, чем Гретта. Но не смертью, а силой своей. Эта сила заставляет читать непонятные Хюнтеру буквы:
вэ-йомэр Элохим, наасэ адам бэ-цальмэну ки-дмутэну; вэ-йирду би-дгат hа-йам у-вэ-оф hа-шамаим у-вэ-бэhэма у-вэ-холь hа-арэц, у-вэ-холь hа-рэмэс, hа-ромэс аль hа-арэц. ва-йивра Элохим эт hа-адам бэ-цальмо, бэ-цэлэм Элохим бара ото
Эта сила заставляет Хюнтера понимать:
и сказал Б-г, сделаем человека по своему образу и подобию; и спуститься ему власть над рыбами в море и над птицами в небе, и над скотом и над всей землёй, и над всеми гадами ползущими по земле. и создал Б-г человека по своему образу, по образу Б-жьему создал его
Эта сила заставляет решать.
Отец, прости меня, когда я ошибаюсь.
Благослови губы мои и глаза, чтобы я мог говорить и видеть.
Преумножь силу мою и волю.
Дай мне возможность и впредь быть твоим светом во тьме,
И защити меня от зла.
Амэн.
Но прячется Б-г. Нет защиты. Лишь возможность. И твари. И Хюнтер.
Сам решай.
Страх и радость борются в Хюнтере. Страх и радость.
И радость…
И страх…
И тянется к радости сердце! Тянется к радости!
Так всё просто.
И радость бурлит. Так всё просто. И сжигает. И сердце в клочки! Ну и что?! Так всё просто. Вырывается радость наружу: дихим хохотом, жаждою смерти. Где осиновый кол? Вот. И герцога снова! И снова! И снова! Улыбается герцог. И снова! Смешать плоть и снег. Так всё просто. И снова! И снова! И снова! Ах, как жжётся осина! Улетает во тьму. А за нею еврейский пергамент, как тёмный снежок. Улыбается герцог. Улыбаюсь в ответ.
ХОРОШО-О-О!
… С веток сыплется снег… С веток сыплется снег, приникая к устам умирающего… С веток сыплется снег, приникая к устам умирающего, трепеща, словно девичьи пальцы… С веток сыплется снег, приникая к устам умирающего, словно девичьи пальцы, трепеща от дыхания:
— Молодец… — и снежная девичья ладонь застывает в холодном равнодушии.
Окружают безшумные тени. Плотным кругом. Сжимают кольцо.
Ханс и Херберт радостно скалятся:
— Что прикажешь, хозяин?
Хюнтер оглядывается. Небесный фиолет потерял своё ночное благородство, стал скучно-грязным. Утро движется сквозь лес по диагонали. И время кажется наклонным. Не удержаться.
— Всё. Расходимся. У старой мельницы, что на Хмельном овраге, сделайте новое логово. Я домой. Где там собачий амулет?
Вымотанные охотники скорбной толпой возвращаются в замок. Конные, пешие — никто не спешит: несмотря на усталость все пытаются оттянуть время страшных вестей. Вон они, вести, в санях, позади всех. Следом за всеми. Не уйдёшь.
Хюнтер придерживает раненного отца. Хюнтер поглядывает на солнце, словно видит его впервые, и уже надоело. Хюнтер смотрит вокруг обречённо, словно забыл что-то важное. А в походке странная лёгкость. Пока непривычная, потому неуклюжая. И если к нему присмотреться, то покажется, он не отсюда. Не такой. Не в толпе. Но никто не будет присматриваться. И даже отец, засыпая на каждом шаге, не только не смотрит, но и не слышит, что там бормочет его отпрыск:
— Жаль, Менахема придётся скормить крестьянам. Догадается, слишком умный.
Внезапная вспышка в груди. Взмах руки. И герцог безмолвно пятится, выдирая из тела осиновый кол. Падает на спину. Твари застыли.
— От Менахема, — шепчет герцог и что-то протягивает Хюнтеру.
Хюнтер подходит. Ещё один пергамент. Побольше. Аккуратно свёрнутый в трубочку. Хюнтер дует на пальцы и разворачивет кожаный свиток.
… Эти буквы пугают. Сильнее, чем твари. Сильнее, чем Гретта. Но не смертью, а силой своей. Эта сила заставляет читать непонятные Хюнтеру буквы:
вэ-йомэр Элохим, наасэ адам бэ-цальмэну ки-дмутэну; вэ-йирду би-дгат hа-йам у-вэ-оф hа-шамаим у-вэ-бэhэма у-вэ-холь hа-арэц, у-вэ-холь hа-рэмэс, hа-ромэс аль hа-арэц. ва-йивра Элохим эт hа-адам бэ-цальмо, бэ-цэлэм Элохим бара ото
Эта сила заставляет Хюнтера понимать:
и сказал Б-г, сделаем человека по своему образу и подобию; и спуститься ему власть над рыбами в море и над птицами в небе, и над скотом и над всей землёй, и над всеми гадами ползущими по земле. и создал Б-г человека по своему образу, по образу Б-жьему создал его
Эта сила заставляет решать.
Отец, прости меня, когда я ошибаюсь.
Благослови губы мои и глаза, чтобы я мог говорить и видеть.
Преумножь силу мою и волю.
Дай мне возможность и впредь быть твоим светом во тьме,
И защити меня от зла.
Амэн.
Но прячется Б-г. Нет защиты. Лишь возможность. И твари. И Хюнтер.
Сам решай.
Страх и радость борются в Хюнтере. Страх и радость.
И радость…
И страх…
И тянется к радости сердце! Тянется к радости!
Так всё просто.
И радость бурлит. Так всё просто. И сжигает. И сердце в клочки! Ну и что?! Так всё просто. Вырывается радость наружу: дихим хохотом, жаждою смерти. Где осиновый кол? Вот. И герцога снова! И снова! И снова! Улыбается герцог. И снова! Смешать плоть и снег. Так всё просто. И снова! И снова! И снова! Ах, как жжётся осина! Улетает во тьму. А за нею еврейский пергамент, как тёмный снежок. Улыбается герцог. Улыбаюсь в ответ.
ХОРОШО-О-О!
… С веток сыплется снег… С веток сыплется снег, приникая к устам умирающего… С веток сыплется снег, приникая к устам умирающего, трепеща, словно девичьи пальцы… С веток сыплется снег, приникая к устам умирающего, словно девичьи пальцы, трепеща от дыхания:
— Молодец… — и снежная девичья ладонь застывает в холодном равнодушии.
Окружают безшумные тени. Плотным кругом. Сжимают кольцо.
Ханс и Херберт радостно скалятся:
— Что прикажешь, хозяин?
Хюнтер оглядывается. Небесный фиолет потерял своё ночное благородство, стал скучно-грязным. Утро движется сквозь лес по диагонали. И время кажется наклонным. Не удержаться.
— Всё. Расходимся. У старой мельницы, что на Хмельном овраге, сделайте новое логово. Я домой. Где там собачий амулет?
Вымотанные охотники скорбной толпой возвращаются в замок. Конные, пешие — никто не спешит: несмотря на усталость все пытаются оттянуть время страшных вестей. Вон они, вести, в санях, позади всех. Следом за всеми. Не уйдёшь.
Хюнтер придерживает раненного отца. Хюнтер поглядывает на солнце, словно видит его впервые, и уже надоело. Хюнтер смотрит вокруг обречённо, словно забыл что-то важное. А в походке странная лёгкость. Пока непривычная, потому неуклюжая. И если к нему присмотреться, то покажется, он не отсюда. Не такой. Не в толпе. Но никто не будет присматриваться. И даже отец, засыпая на каждом шаге, не только не смотрит, но и не слышит, что там бормочет его отпрыск:
— Жаль, Менахема придётся скормить крестьянам. Догадается, слишком умный.
Страница
8 из 8
8 из 8
