Около села текла речка. Делала это спокойно и размеренно, из года в год по одному и тому же руслу со дня в день, из века в век, со дня основания деревни, а то и вовсе со времен сотворения мира.
Добавить в моё избранное
26 мин, 45 сек 19527
В ней бабы полоскали белье, купались дети, старики ловили рыбку — иногда большую, но обыкновенно — маленькую и костлявую.
В речке почти каждый год кто-то тонул.
Разумеется, в реке обитали водяные, русалки и прочая нежить. Разумеется также, что никто их не видел. По крайней мере, до первой чарки.
В общем, все как обычно.
Но вот пошли осенью дожди, вода в речке поднялась, затем морозы, затем…
Закончилось все тем, что река поменяла русло. И надо же такому случиться, что потекла прямо через жальник! Из холма, с которого погост начинался, получился остров, поросший крестами могил. Тех, кого похоронили ниже, вода стала вымывать из могил. По реке поплыли гробы, то и дело на берег выносило чьи-то косточки.
В деревне решили: дурная примета. Да только путали они причину со следствием: неприятности начались до того, как река повернула в новое русло.
Дожди и ранний мороз не дали собрать урожай.
Недород случался и раньше. Поэтому весной мужики, пожав плечами, засеяли поля худым, невызревшим зерном. Но следующей осенью все повторилось.
Людишки, чтоб собак не кормить, их перебили. Затем с котами дрались за пойманную мышь. После и кошек передавили, поели. Кузнечиков ловили, червей копали, траву жрали…
Потом, кто ушел, кто от голода помер.
И в деревне стала тишь да гладь, да божья благодать.
Опустела деревня. В монастыре не стало слышно крика деревенских петухов, пропали столбы дымов.
Деревня умерла.
Путнику перехожему — благодать.
Хочешь переночевать — выбирай любую хату. Никто слова поперек не скажет. Некому сон твой тревожить — тишина.
Обезлюдела Русь, словно Мамай прошелся.
Пронесется по дороге гонец, пройдет странник. И снова тихо.
А как-то в монастырскую калиточку постучался юродивый:
— Люди добрые, дайте водицы попить…
… В брошенной деревне несколько колодцев имелось. Пей из них — не хочу. Но нет, юродивый свернул на дорожку к монастырю. Видать, не только в воде было дело
Был он бос, ноги заросли коростой, волосы уже много лет не знали гребня. Вокруг шеи, словно платок — намотаны вериги.
В кельи не пошел, присел около колодца, что был вырыт посреди монастырского двора.
— Святой человек, — сказала настоятельница.
Сама поднесла ему ковш с водой.
Затем опустилась в роскошную осеннюю грязь и принялась омывать ноги страннику.
Варька смотрела на странника едва ли не с завистью: человек, верно, все святыни обошел, мир видел: Киевскую лавру, Москву златоглавую. А ей тут, в монастыре, наверное, до смерти куковать.
Сестры столпились вокруг юродивого. Уже давно в монастырь не приходило никаких новостей. Хотелось узнать: что в мире деется. Но никто не решался спросить первой, чтоб не прослыть любопытной.
Только не нужно это было: юродивый и без того оказался разговорчив:
— Истину вам говорю: последние дни наступают! Скоро ангелы вострубят, и мертвые восстанут! Слуги Диавола среди нас! Вон, третьего дня в Слепове дите боярское вина кубок выпил в трактире, стал дым и пламя изрыгать, а после огнем синим занялся и сгорел в час, словно вязанка дров! На земле русской мор и голод, мор и голод! И во всем виноваты царь и вы, бабы!
— Это как же? — ахнули монашки.
— А вот так! Весь грех от баб! Вы хоть рясы да скуфьи понадевали — все равно сосуд зла и орудие дьявола! И то, что ноне делается — кара за грехи наши, паче за грехи правителей! Царь Федор Иоаннович был кроток, богомолен… Грехи отцовы отмаливал! А как стал умирать, эти собаки в Кремле забыли его даже в монашеский чин постричь! А над его тятей постриг посмертно совершили!
— Ишь чего? — шушукались в толпе. — Как это он, «собаки в Кремле»! И не боится!
— Он юродивый. Ему можно…
— А я слышала, что царь Федор в тайное монашество был пострижен… — заговорил монастырский священник. — Царем-иноком он был…
Услышав последние слова, юродивый недовольно посмотрел на священника. Дескать, откуда тому знать. Кто в конце-концов юродивый?
— Кем бы он ни был, нету его, — продолжил гость. — А вот Бориско троном завладел обманно! Когда постельничьим был — травил Ивана Грозного! После одного сына его в Угличе зарезал, а другого со света сжил! Убийца и вор он! И кто ему присягнул, крест целовал — тот тоже преступник!
… Звеня цепями, юродивый ушел ближе к вечеру. В его котомку будто незаметно матушка-игуменья положила калачей, проводила гостя до ворот.
Затем еще долго смотрела вослед, крестила его.
-//-
Может, просто так совпало, а, может, юродивый не тем проговорился, но через четыре дня у стен монастыря появились нищие.
Своим видом они напоминали ожившие скелеты: все худые, со впавшими полубезумными глазами. Одеты были в рваное тряпье, вонью от них разило даже через монастырскую стену.
В речке почти каждый год кто-то тонул.
Разумеется, в реке обитали водяные, русалки и прочая нежить. Разумеется также, что никто их не видел. По крайней мере, до первой чарки.
В общем, все как обычно.
Но вот пошли осенью дожди, вода в речке поднялась, затем морозы, затем…
Закончилось все тем, что река поменяла русло. И надо же такому случиться, что потекла прямо через жальник! Из холма, с которого погост начинался, получился остров, поросший крестами могил. Тех, кого похоронили ниже, вода стала вымывать из могил. По реке поплыли гробы, то и дело на берег выносило чьи-то косточки.
В деревне решили: дурная примета. Да только путали они причину со следствием: неприятности начались до того, как река повернула в новое русло.
Дожди и ранний мороз не дали собрать урожай.
Недород случался и раньше. Поэтому весной мужики, пожав плечами, засеяли поля худым, невызревшим зерном. Но следующей осенью все повторилось.
Людишки, чтоб собак не кормить, их перебили. Затем с котами дрались за пойманную мышь. После и кошек передавили, поели. Кузнечиков ловили, червей копали, траву жрали…
Потом, кто ушел, кто от голода помер.
И в деревне стала тишь да гладь, да божья благодать.
Опустела деревня. В монастыре не стало слышно крика деревенских петухов, пропали столбы дымов.
Деревня умерла.
Путнику перехожему — благодать.
Хочешь переночевать — выбирай любую хату. Никто слова поперек не скажет. Некому сон твой тревожить — тишина.
Обезлюдела Русь, словно Мамай прошелся.
Пронесется по дороге гонец, пройдет странник. И снова тихо.
А как-то в монастырскую калиточку постучался юродивый:
— Люди добрые, дайте водицы попить…
… В брошенной деревне несколько колодцев имелось. Пей из них — не хочу. Но нет, юродивый свернул на дорожку к монастырю. Видать, не только в воде было дело
Был он бос, ноги заросли коростой, волосы уже много лет не знали гребня. Вокруг шеи, словно платок — намотаны вериги.
В кельи не пошел, присел около колодца, что был вырыт посреди монастырского двора.
— Святой человек, — сказала настоятельница.
Сама поднесла ему ковш с водой.
Затем опустилась в роскошную осеннюю грязь и принялась омывать ноги страннику.
Варька смотрела на странника едва ли не с завистью: человек, верно, все святыни обошел, мир видел: Киевскую лавру, Москву златоглавую. А ей тут, в монастыре, наверное, до смерти куковать.
Сестры столпились вокруг юродивого. Уже давно в монастырь не приходило никаких новостей. Хотелось узнать: что в мире деется. Но никто не решался спросить первой, чтоб не прослыть любопытной.
Только не нужно это было: юродивый и без того оказался разговорчив:
— Истину вам говорю: последние дни наступают! Скоро ангелы вострубят, и мертвые восстанут! Слуги Диавола среди нас! Вон, третьего дня в Слепове дите боярское вина кубок выпил в трактире, стал дым и пламя изрыгать, а после огнем синим занялся и сгорел в час, словно вязанка дров! На земле русской мор и голод, мор и голод! И во всем виноваты царь и вы, бабы!
— Это как же? — ахнули монашки.
— А вот так! Весь грех от баб! Вы хоть рясы да скуфьи понадевали — все равно сосуд зла и орудие дьявола! И то, что ноне делается — кара за грехи наши, паче за грехи правителей! Царь Федор Иоаннович был кроток, богомолен… Грехи отцовы отмаливал! А как стал умирать, эти собаки в Кремле забыли его даже в монашеский чин постричь! А над его тятей постриг посмертно совершили!
— Ишь чего? — шушукались в толпе. — Как это он, «собаки в Кремле»! И не боится!
— Он юродивый. Ему можно…
— А я слышала, что царь Федор в тайное монашество был пострижен… — заговорил монастырский священник. — Царем-иноком он был…
Услышав последние слова, юродивый недовольно посмотрел на священника. Дескать, откуда тому знать. Кто в конце-концов юродивый?
— Кем бы он ни был, нету его, — продолжил гость. — А вот Бориско троном завладел обманно! Когда постельничьим был — травил Ивана Грозного! После одного сына его в Угличе зарезал, а другого со света сжил! Убийца и вор он! И кто ему присягнул, крест целовал — тот тоже преступник!
… Звеня цепями, юродивый ушел ближе к вечеру. В его котомку будто незаметно матушка-игуменья положила калачей, проводила гостя до ворот.
Затем еще долго смотрела вослед, крестила его.
-//-
Может, просто так совпало, а, может, юродивый не тем проговорился, но через четыре дня у стен монастыря появились нищие.
Своим видом они напоминали ожившие скелеты: все худые, со впавшими полубезумными глазами. Одеты были в рваное тряпье, вонью от них разило даже через монастырскую стену.
Страница
1 из 8
1 из 8
