Ветка белой акации

Сердце, почки, лёгкие и, несомненно, другие части сложного нашего организма распределить по банкам и оставить. Засим, освободившись от багажа прошлой жизни более приличествующего миру, как ни предосудительно, иному, советую упокоиться в полном порядке тела и духовного своего умиротворения; перейти спокойно в новое метафизическое состояние, и на том с миром живых окончательно и бесповоротно распрощаться.

Кстати, дабы людей, что по недоразумению себя ещё живыми считают, не пугать, и верующим их души наивные не калечить, заблаговременно в гроб вместо собственного тела советую положить кучку червей и горсть земли. На этом ваше действо, уверен, будет полностью перед народом и родственниками по крови али по состоянию душевного единства выполненным.

И к звёздам, господа. К звёздам. А астронавты… Что ж, простим их неразумных, не ведают они собственного пустого времяпровождения и тщету попыток бунта против порядка космоса, который один только и имеет значение!

СКРУЧЕННОЕ В СПИРАЛЬ НАПРЯЖЕНИЕ *

Серое обволакивает. Нуль на леске. Движение туда-сюда, бессмыслица и полное разочарование. Тупое поползновение в кажущееся будущее. Время остановилось и всё равно тянется, переливается вперёд по кривой из пункта A в пункт B…

Прошлое. Будущее. Настоящее: смешной и нелепый миг, важный ориентир, точка отсчёта. Цель — мелкое видение, что маячит впереди. Озираться в тумане до постыдного скучно, голова полнится дурацким ощущением чистого листа — каждый прошедший невзрачно день. Собственное бытие — ад или хуже, простое лиловое ничто: белое, как утренний туман, распадающийся без следа в свечении далёкого солнца… Ночь. День. Чередование. Оглушительная гармония, место в которой маленького существа неясно, совершенно ничтожно, воистину бесплодно!

Изгибаясь, барахтаешься. Наживка. Резкий свист воздуха заканчивается со всплёском и собственным падением в грязную лужу. Зачем? Почему? За что? Срываешься с крючка охотника-любителя с мыслью: «Мужик — настоящий дурень! И тут не везёт. Как же всё это надоело»… Мечта: большая рыбина, которая с твоей помощью могла бы быть поймана, рушится, съедается неудачником, безмозглым придурком рода неумельцев-пустоцветов в один миг… Грустно всё. Очень. Уползаешь. Чудом — простое движение под ногами ругающегося матом подпрыгивающего существа, но… Увы! Поздно. Одноголовое глазастое озирается, нагибается и со злостью и неожиданной быстротой хватает в свои толстые пухлые щупальца. Смерть в обличье человеческом заглядывает в лицо и размышляет долгое мгновение, дышит яростным перегаром, затем грубо бросает тебя вниз. Долгий полёт и шмяк. А сверху резкое, острое — разрубает напополам… Месть как проявление агрессии и раздражения на собственную неуклюжесть. Всё понятно и, тем не менее, довольно грустно… Ох уж эта людская психология! И погода…

Скользкое, промозглое утро. Холодные, лазурные небеса… Незнакомый червяк отползает в сторону, из разреза на обрубке его тела истекает прозрачно-молочная слизь… Смерть — это укорачивание собственного тела, справедливость рулетки, самое начало жизни. Возможно… всё возможно…

«Хм… — философствовал ты, убираясь на безопасное расстояние, — люди участвуют в нашем размножении. Это очень и очень интересно»…

Следующая попытка продления своего рода тем же хоть и болезненным (что ни сделаешь ради науки?) способом не увенчалась должным успехом. И ты познал конечную смерть.

Втоптанный, размазанный по земле ботинком сорок девятого размера.

ЧУМА *

Чума нагрянула внезапно. Схватила горожан и случайных гостей нашего города за шкирки, как слепых котят, подбросила вверх. Поймала. С глумливым смехом сдавила в плену ладоней, пропахших затхлостью и тленом. Жалостливо, с детским любопытством уставилась в глаза, провела своим хищным коготком по шее, а затем, будто наигравшись, безумно хохоча, ударила об стену. И ошеломлённых, растерянных, сбитых с толку оставила в кажущемся покое, лишь напоследок одарив гнусным шепотком, что надолго поселил в сердцах безотчётный, панический ужас.

Гнетущая атмосфера за какие-то несколько дней окутала город как в белый саван. И тени людей, бредущих по улицам, имели на себе маски отчуждённости и равнодушия: пустые глаза тусклыми пятнами проглядывали на серых лицах, когда-то весёлых и полных жизни, а теперь застывших и стянутых в одну гримасу всеобщей покорности судьбе. Стоны, доносящиеся из домов, где пировала чумная лихорадка, уже не вызывали прежнего любопытства скучающей толпы. Хотя, разве могло быть иначе? Наступило время, когда каждый оказался сам по себе и одновременно соединён цепью тотального несчастья в одну беспощадную поруку. Потому-то люди и тянулись в поисках общества друг друга, и в таком же отчаянном стремлении рвались остаться в совершенном одиночестве. А ветреная плутовка-чума весело носилась в поисках новой жертвы и вырывала её из дома, из-за закрытых ставней, как из толпы, одним прикосновением своих холодных пальчиков.