Взлом механизма концентрационной машины

Семеныч сгреб меня за шею, и обдал парным запахом жеваного листа:

— Я те не пожелание высказал, сука. Я те в натуре, обосновал. Чо сказал, то и сделаешь. Дошло? Дошло?! Вот и пошел.

И я пошел. Нужно было успеть к вечеру, запустить дизели, установленные на днях в машинном этаже башни.

Выяснилось, что безмозглые вполне отлично умели повторять операции, хотя памяти их на много не хватало. Однако Цузе сумел организовать из них нечто вроде цепей автоматики, они лихо тягали рычаги туда-сюда, переключая коммутаторы, пить-есть не просили, холода не боялись, только коку давай, чтоб не бурчали. А вот ходяки — те были вконец тупые, челюсти да зубы, и только Самеди лично мог заставить их заниматься чем-то стоящим. В основном они лежали под свежевыпавшим снегом, изображая из себя такое охранное минное поле вокруг башни. Поле периодически пополнялось изношенными до потери функциональности безмозглыми. Клочья разорванных на куски песцов, привлеченных залежами мороженого мяса, быстро заносило снегом. Кабы не морозы — они бы все давно необратимо разложились. Происхождение белокурых бестий я так и не понял — и людьми я бы их тоже не назвал. Цузе считал их живыми людьми — только плохо размороженными после извлечения из толщи арктического льда. Ногти у них у всех были на месте. Пока Самеди снабжал их в обилии кокаином, который не покладая рук очищал Семеныч в своей лаборатории, их все устраивало. Они кроме грузов периодически доставляли и живую добычу, — похоже, забирали зэков где-то прямо с этапа и очищали поселки ближайших приисков. Цузе по техзаданию Самеди разработал, а Семеныч построил в подвале башни, машину по поточному редуцированию высшей нервной деятельности. Ягыжен называл ее «холодной» — нас к ней не подпускали. А меня так в дрожь от нее бросало. В нее загоняли с воплями. Из нее тупо брели.

И таких двуногих винтиков в барках захваченного лагеря вокруг растущей башни становилось все больше и больше…

Глядя на эту социальную пирамиду нежити подпиравшую башню Самеди становилось понятно что мы, живые люди тут посторонний элемент. Это не внушало веры в светлое будущее.

Алексей Францевич предлагал пересечь мертвячее поле с ломами в руках, пробивая черепа всему, что движется, а потом двинуть к горизонту через лес на своих двоих. В этом походе он рассчитывал на природные дарования и смекалку Ягыжена. Ягыжен никак не возражал, но и не соглашался, точил что-то себе на фрезерном станке, сверлил, клепал и обтачивал.

Цузе от похода отговаривал:

— Мы не готовы.

Я сидел напротив него на табурете в криво сколоченной коробке фрезерного цеха и смотрел как Ягыжен работает в свете керосинового прожектора. Я грел руки горячей мятой жестяной кружкой и тянул из нее кипяток только что на этом прожекторе, прямо в кружке сваренный,. Чая-сахара давно не было. Да и ели мы давно одну перловку. Самеди был выше того что бы баловать свой контингент специалистов. Алексеем Францевич дырявил картон перфокарт, для управления конвейером, по нарисованным Цузе меткам.

— Я против, — повторил Цузе, оставляя карандаш и медленно растирая усталые веки. — Мы не готовы.

— Вам просто хочется взглянуть, что произойдет, если конвейер заработает, — покачал головой Алексей Францевич.

— Не спорю, хочется, — согласился Цузе.