Что-то случилось

Ты не заметила, а я починил старый кожаный стул. И укрепил ножку под вашей с дядей Серёжей кроватью. Теперь она крепкая и не шатается. Пожалуйста, забери меня отсюда, я тебя очень прошу. Твой Коленька».

В девять двадцать три позвонила мама и сказала, что они с папой задерживаются где-то в центре, чтобы «немножко отметить сдачу папиного проекта». Это означало, что скорей всего они появятся только к утру, ведь завтра суббота и им никуда не нужно идти.

Вообще-то родители часто так задерживались, и каждый раз по разным, но традиционным причинам. Так что Ника уже почти привыкла обходиться без них. В холодильнике имелись сосиски, огурцы и покупной вишневый пирог в картонной коробке. Кто-то однажды рассказывал, что в Америке по закону нельзя оставлять без присмотра детей до двенадцати лет. Ей было тринадцать. Значит уже можно. Но так было всегда, сколько она себя помнила.

«Мамуля, милая, если бы ты знала, как я сожалею о том, что не ценил того, что ты у меня есть! Я знаю, что хотел слишком многого. Поэтому я хулиганил и разбил твою пластинку Валерия Ободзинского. Мне казалось, что даже его ты любишь больше меня. Но теперь я понимаю, что никто не обязан никого любить».

История государства Российского. Настольной книгой 16 века стал «Домострой». Он охватывал все стороны человеческой жизни, от нравственных норм и рекомендаций по воспитанию детей до кулинарных рецептов. «Наказывай сына своего в юности его, и упокоит тебя в старости твоей, и придаст красоты душе твоей. И не жалей, младенца бия. Учащай ему раны — и потом не нарадуешься. Плетью же, наказывая, бить разумно и больно, и страшно и здорово — если вина велика. За ослушание же и нерадение, рубашку задрав, плеткой постегать, за руки держа и по вине смотря. Если ж дочь у тебя, и на нее направь свою строгость, тем сохранишь ее от телесных бед.

«Мамулечка, родная, я был очень несправедлив к дяде Сереже. Ведь он тоже имел право любить тебя. И наказывал он меня только потому, что хотел мне добра. И тебе хотел добра, чтобы тебе не было стыдно за твоего сына перед соседями и другими людьми. И за ногу я на него совсем ничуточки не обижаюсь, он же не знал, что я упаду так сильно. Пожалуйста, забери меня, обещаю, ты никогда не пожалеешь. Твой Коленька».

Литература седьмой класс. Толстой А. Н… Детство.

На другой день Николенька видит маменьку в гробу и не может примириться с мыслью, что это жёлтое и восковое лицо принадлежит той, кого он любил больше всего в жизни. Крестьянская девочка, которую подносят к покойнице, страшно кричит в ужасе. Николенька, поражённый горькой истиной и отчаянием перед непостижимостью смерти, тоже кричит и выбегает из комнаты.

«Мамочка, я очень прошу, забери меня отсюда, пусть даже я потом сразу умру. Я обещаю, больше никогда в жизни никуда не убегать. Я ни капельки на вас не обижаюсь, и нога моя хоть и болит, но почти уже не беспокоит меня. А то, что болит, это даже хорошо, потому что она заставляет меня помнить о том, что я натворил. Но эта песня Ободзинского, всё время твердящего о том, что что-то случилось, просто сводила меня с ума. Знаю, что виноват. Умоляю… Твой Коленька».

Уроки были сделаны кое-как. Теперь Ника думала только о Коленьке. Кто этот мальчик, и что с ним случилось? Почему он всё время пишет маме?

И тут, как раз тогда, когда она в задумчивости глядела в потолок и пыталась представить, как выглядел маленький Коленька, неожиданно раздалось громкое и протяжное завывание домофона. Ника осторожно подкралась к двери и сняла трубку.

— Да?

— Ты одна? — спросил кто-то приторным детским голосом.

— А кто это?

— Что-то случилось, что-то случилось, — гнусавя, пропел он.

Ника молчала.

— Прекрасно, — сказал ребенок, — тогда я поднимаюсь…

Связь прервалась, и Ника похолодела. Она проверила как заперта дверь, поставила замок на фиксатор, чтобы с другой стороны невозможно было открыть и прижалась к дверному глазку. Затем внизу грохнул лифт, и его монотонный гул возвестил о том, что кто-то едет наверх.

Из раздвинувшихся дверей действительно вышел ребенок. Он был одет в чёрный строгий костюм и белую рубашку. В руках мальчик держал школьный портфель, гладко причесанные на пробор волосы блестели, лицо же почти полностью скрывали большущие солнечные очки. Повернув к Никиной двери, он встал перед ней в ожидании, точно зная, что девочка наблюдает за ним.

— Ты должна отдать мне письмо, — сказал он негромко, но Ника отчетливо разобрала каждое слово так, как если он стоял не по ту сторону двери, а за её спиной. И, затаившись, старалась даже не дышать, чтобы ничем не выдать своё присутствие.

— Тебя разве, не учили, что у незнакомцев не нужно ничего брать? Нельзя же быть такой любопытной!

Ника стойко молчала, один только раз почти неслышно шмыгнув от волнения носом. И тогда он, будто услышав это, весело и совсем по-детски расхохотался.