29 мин, 41 сек 16536
Она уже давно знала, что что-то случилось.
— Мы сейчас все уйдем, и придет полицейский. Ты только не волнуйся, отвечай ему всё честно. Потому что если они не поймают этого маньяка, то под угрозой окажутся все дети не только близлежащих школ, но и вообще все дети. Поняла?
Её усадили на директорский стул и дали стакан воды. А потом ей позвонила мама и сказала, что она только что разговаривала с директором и дала своё согласие на то, чтобы полиция немного поспрашивала Нику.
Оставшись одна Ника заметила, что на улице совсем рассвело, а наступающий день обещал быть ясным, солнечным, по-настоящему весенним. И оттуда будто бы даже повеяло свежим воздухом, обновленной жизнью и надеждой.
Когда же кабинета аккуратно приоткрылась, и вошел полицейский, она всё ещё смотрела в окно на довольно воркующих голубей. Полицейский дружелюбно улыбнулся и сел на скрипящий стул напротив Ники. У него было очень открытое, располагающее лицо с яркими голубыми глазами.
— Привет, — сказал он. — Поговорим немного?
Ника тяжело вздохнула, ничего не ответила и снова отвернулась к окну. Она сразу узнала Коленьку и теперь должна была что-то предпринять.
— Я всё знаю, — наконец, произнесла она. — Про вас. Про ваше детство. И остальное тоже знаю. Он ко мне приходил.
— Ты о чем?
— О маленьком человеке. Ребёнке со сморщенным лицом.
— Звучит неубедительно, — бирюзовые глаза Коленьки были столь же ясные и чистые, как это наступившее утро.
— Если бы вы вернули себе детство, то, возможно, всё могло бы исправиться.
— Думаешь?
— У меня было письмо. Очень грустное письмо. Но может, вам стоит и без него попробовать вспомнить разбитую пластинку, порезанное платье, ботинки, которые сносились.
— Ты очень забавная, — сказал Коленька, неожиданно накрывая мягкой теплой ладонью её руку. — И совсем ещё маленькая.
Ника вздрогнула и вырвала руку.
— Не правда, я всё уже понимаю и вполне могу поступить так, как поступают взрослые в подобных случаях.
— И как же ты поступишь? — он умиленно вскинул брови, откидываясь на скрипучем стуле.
Тогда Ника решительно поднялась и, звонко стуча каблучками по лакированному паркету, дошла до самого центра кабинета, а затем, набрав в лёгкие побольше воздуха, громко и пронзительно завизжала, вкладывая в этот крик всю накопившуюся за эти дни горечь.
Завучиха влетела в кабинет в ту же секунду.
— Что-то случилось? — взволнованно осведомилась она.
— Он, он, — возя ладонями по лицу, жалостливо проговорила Ника. — Он трогал меня.
Глаза завучихи округлились, а челюсть отвисла.
Однако на приветливом лице Коленьки не отразилось ни грамма волнения. Он только неодобрительно покачал головой, снова разулыбался и, медленно переведя взгляд на Нику, проговорил доброжелательным, даже сочувственным тоном:
— Зря ты не уточнила условия сделки. Ведь цена вопроса — безнаказанность.
— Мы сейчас все уйдем, и придет полицейский. Ты только не волнуйся, отвечай ему всё честно. Потому что если они не поймают этого маньяка, то под угрозой окажутся все дети не только близлежащих школ, но и вообще все дети. Поняла?
Её усадили на директорский стул и дали стакан воды. А потом ей позвонила мама и сказала, что она только что разговаривала с директором и дала своё согласие на то, чтобы полиция немного поспрашивала Нику.
Оставшись одна Ника заметила, что на улице совсем рассвело, а наступающий день обещал быть ясным, солнечным, по-настоящему весенним. И оттуда будто бы даже повеяло свежим воздухом, обновленной жизнью и надеждой.
Когда же кабинета аккуратно приоткрылась, и вошел полицейский, она всё ещё смотрела в окно на довольно воркующих голубей. Полицейский дружелюбно улыбнулся и сел на скрипящий стул напротив Ники. У него было очень открытое, располагающее лицо с яркими голубыми глазами.
— Привет, — сказал он. — Поговорим немного?
Ника тяжело вздохнула, ничего не ответила и снова отвернулась к окну. Она сразу узнала Коленьку и теперь должна была что-то предпринять.
— Я всё знаю, — наконец, произнесла она. — Про вас. Про ваше детство. И остальное тоже знаю. Он ко мне приходил.
— Ты о чем?
— О маленьком человеке. Ребёнке со сморщенным лицом.
— Звучит неубедительно, — бирюзовые глаза Коленьки были столь же ясные и чистые, как это наступившее утро.
— Если бы вы вернули себе детство, то, возможно, всё могло бы исправиться.
— Думаешь?
— У меня было письмо. Очень грустное письмо. Но может, вам стоит и без него попробовать вспомнить разбитую пластинку, порезанное платье, ботинки, которые сносились.
— Ты очень забавная, — сказал Коленька, неожиданно накрывая мягкой теплой ладонью её руку. — И совсем ещё маленькая.
Ника вздрогнула и вырвала руку.
— Не правда, я всё уже понимаю и вполне могу поступить так, как поступают взрослые в подобных случаях.
— И как же ты поступишь? — он умиленно вскинул брови, откидываясь на скрипучем стуле.
Тогда Ника решительно поднялась и, звонко стуча каблучками по лакированному паркету, дошла до самого центра кабинета, а затем, набрав в лёгкие побольше воздуха, громко и пронзительно завизжала, вкладывая в этот крик всю накопившуюся за эти дни горечь.
Завучиха влетела в кабинет в ту же секунду.
— Что-то случилось? — взволнованно осведомилась она.
— Он, он, — возя ладонями по лицу, жалостливо проговорила Ника. — Он трогал меня.
Глаза завучихи округлились, а челюсть отвисла.
Однако на приветливом лице Коленьки не отразилось ни грамма волнения. Он только неодобрительно покачал головой, снова разулыбался и, медленно переведя взгляд на Нику, проговорил доброжелательным, даже сочувственным тоном:
— Зря ты не уточнила условия сделки. Ведь цена вопроса — безнаказанность.
Страница
9 из 9
9 из 9