Кибергиньоль

Не выйдет! Не я до такого состояния наш мир довел, и не перед каким ТВ с пивом я его не проспал. Я дело делал. Свое личное дело — там, где могу. И ни о каких кризисах и карантинах моего мнения никто не спрашивал. Плевали вы там, наверху, на мое мнение. И на мнение таких, как я. А если мы и проспали… Это не мы, это вы — сволочи! Вы разбудить нас не удосужились, чтобы наше мнение спросить.

Молчит он. Нечего возразить небось.

И я молчу. Выдохся. Такая вдруг усталость адская навалилась… Пропади оно все пропадом!

А тут и пробка рассасываться начала потихоньку. Ну, вот и хорошо. Довезти этого хмыря до Башни ООНовской, с рук на руки сдать… А потом поеду домой и нажрусь. В слюни просто уберусь, стопудово.

Получилось то, конечно, немного иначе.

Башня ООНовская — что муравейник. Народ туда-сюда носится. Толпа!

Конвоиров, которых Зубастик обещал, сменщиков моих — на месте нет.

Все по своим делам колбасятся куда-то. Я стою посреди всего этого великолепия, в мраморном холле, среди фонтанчиков журчащих, пальм колыхающихся и ста тыщ снующих взад-вперед, сжимающих в зубах всякие важные бумажки — клерков в сбитых галстучках и клерковиц в пропотевших блузочках.

В довершения пира духа у меня батарея на коме сдохла.

— Ладно, парень, — говорю я моему приятелю-тюрбану, нарушая установившееся между нами комфортное молчание. — Ты меня достал. Надоело мне тебя за собой таскать, как любовницу под ручку. И вот что я сейчас сделаю…

Вытаскиваю из кармана куртки наручники. И пристегиваю этого красавца наручниками прямо к стойке стеллажа, возле которого уже минут пять пытаюсь выцепить какое-нибудь ответственное лицо, кому клиента моего сдать.

Стаскиваю с себя куртку, набрасываю сверху на браслетик, чтоб придать моему приятелю приличный вид.

Тюрбан молчит, щурится высокомерно.

Но я от него благодарностей за приятную поездку и не ждал.

Уже собираюсь отчаливать, когда он вдруг торопливо бросает мне вслед:

— Стой, погоди секунду. Послушай!

— Наслушался уже.

— Это очень важно. Одна вещь, только одна вещь! Крайне важная…

— Ну?

— Что со мной будет, я примерно представляю. Это все равно, правда. Я свыкся. Знаешь, это забавно, но твои рассуждения — мне это даже помогло…

— Покороче, если можно. Меня там вискарик дожидается и избранные матчи «Красных дьяволов» в записи.

— Если когда-нибудь тебе захочется копнуть глубже. Захочется узнать ответы… Просто запомни… В Карантине, в секторе бэ-двенадцать, там где библиотека была, помнишь?

— Ну, допустим. И чего там, зарыт клад?

— Клад, — смеется он каким-то безумным смехом. — Клад величайшей ценности. Мы знали, что не сможем его вынести. Пришлось оставить кейс на месте, прикопать его там. Спрятать. Там рядом детская площадка. Увидишь ее сразу. Все ответы, вся их проклятая паутина лжи! И Карантин, и ЛИЧки… Напротив библиотеки, запомни! Оплавленные качели, такие перекрученные. Мы насадили банку из-под бобов на одну из штанг. Точный ориентир, ты запомнил?

— Запомнил, — киваю я. — Сам заберешь свой клад, когда опять потянет искать приключений на задницу. А нам вас дебилов опять вытаскивать… Бывай, Умник!

Он облизывает губы, таращится на меня бешеными глазами.

А я выхожу из здания и отправляюсь на поиски этой кретинской коммутаторной кабинки. Черт знает, что за день.

Я иду по улице. Оборачиваюсь, чтобы проверить диспозицию. Стоит мой голубчик в холле, у стеклянной стены, никуда не девался. Стоит возле стекла, прислонившись к нему лбом. Печально так пялится мне вслед, как школьник какой-нибудь прыщавый на порнушную звезду. Скучает, наверное.

Ничего, потерпит.

Перехожу проспект, от одного небоскреба к другому. Мимо мелькают люди. Лица мрачные, озабоченные, костюмы строгие, в лапках сжимают комы и папки с бумажками, бормочат о насущном, о важном. Все спешат-торопятся.

Нахожу наконец кабинку, набираю Зубастиков рабочий.

На мой доклад он реагирует каким-то неразборчивыми восклицаниями вопросительного характера.

— Все в ажуре, — говорю. — Объект доставлен. Держу вот его под рукой.

На самом деле приятель мой тюрбанский отсюда, из кабинки — еле виднеется. Все так же стоит в холле ООНовской башни, прилепившись к стеклу.

Зубастик сопит.

Чего это с ним там? Неужели догадывается, что я конвориров долбанных еще не перехватил. Ладно.

— Хорошо, — говорит он, наконец. — Спасибо…

И отключается.

Да чего это с ним?

Я выхожу из кабинки. Некоторое время раздумываю над моральной дилеммой. Не могу выбрать между чувством долга и «Красными дьяволами» под вискарик.

Неспешным прогулочным направляюсь к моему тюрбану. Что он там толковал мне вдогонку? Уточню-ка. Так, на всякий случай.