Праздник спёртого воздуха

Но тогда какими же путями пришлось пройти мне, через какие взаимодействия, чтобы ныне иметь возможность восхититься собой, чтобы содрогнуться от себя. Чтобы вдоволь испить подлой и невозмутимой своей инаковости. Да-да, какая-то надсадная, вечная alteritas угнездилась в воздухе груди моей, в околоноготных заусеницах пальцев, в жёстких волосках кожи моей, всё более седеющих и гаснущих, как я с грустью замечал, в последнее время.

Я встал со скрипучей кровати и сразу вспомнил, что меня нарочно оставили одного ночевать в этом дрянном деревенском доме. Чтобы я привыкал к нему, чтобы я обживался. Накануне же, при свете, я не успел даже разглядеть его толком. Остальные заночевали в других домах, я не знал, где именно, да я о том ничуть и не любопытствовал.

Я вышел на двор до ветра (ничто человеческое мне не чуждо; но, правда, и не близко тоже), было еще очень рано, туман стелился над соседскими огородами. Деревья поодаль уже осыпались, всё живое пожухло, воздух был густ и даже казался жидким или, положим, стеклянистым. Взять мне, что ли, и обессмертить себя парою новых сарказмов, подумал я, покуда мочился под уродливой приземистой яблоней.

Но тут я вдруг услышал голоса где-то, должно быть, на соседней ещё улице и, вздохнув с немалой досадою, заспешил в дом. Разумеется, это уже шли наши. Чёрт бы их всех побрал!

Пол в доме страшно скрипел, чуть в стороне с вечера ещё толпились три фонаря на колченогих железных стойках, набросаны были электрические кабели в бухтах. Я с минуту пометался по дому, ища себе места, но места не находилось. Тогда я плюхнулся на табурет подле стола, опёрся лбом о ладони, и, и едва только на физиономии моёй воздвиглось выражение досадливое и неприязненное, какое более всего теперь приличествовало муторному моему духу, раздался грохот в сенцах, и в помещение ворвался Костя Стовёрстов и с ним ещё куча всяческого озабоченного вспомогательного народа.

— Как спалось, Феденька? — с порога крикнул мне Стовёрстов. Я же глаз на него не поднимал.

Народ тут же рассыпался по дому. Стали расставлять фонари, разматывать кабели. Громыхали стульями, скрипели половицами. Хотели было на минуту растворить окно для свежего воздуха, но Стовёрстов им этого не разрешил.

— Кошмары не снились, Феденька? — ещё раз с усмешливой миною крикнул мне Костя.

— Ты знаешь, как меня звать, — глухо сказал я.

— Нет, я буду звать тебя так, — возразил Стовёрстов. — И остальные будут делать так же. — Слышите? — оборотился он к народу. — Зовите его все Феденькой. Пусть пока привыкает. Мне очень важен достоверный психологический рисунок на фоне предлагаемых обстоятельств, какими бы эти обстоятельства ни казались. Гротескными или пафосными, или метафизическими, или ещё чёрт знает какими… — по обыкновению своему стал выпаливать Стовёрстов со скоростью в двести слов за минуту.

Я медленно начал вставать.

— Вот-вот, хорошо! — довольно зашептал Костя. — Неумытый, помятый, нечесаный. Такой и нужен. Именно такой Феденька и есть подходящий.

Ко мне тут подскочила полувековая от бесполезного рождества её, дебелая женщина Алла и железною расчёской стала растрёпывать мои волосы ещё более.

Я оттолкнул железную расчёску этой глупой привязчивой женщины.

Феденька, Феденька, не противьтесь! — уговаривала она меня.

Костя в это время подтыкал мой сбившийся воротник, чтобы тот сделался ещё беспорядочнее.

— Довольно! — ещё глуше сказал я. — Мне надоело. Я ухожу.

Лицо Стовёрстова вытянулось. В сущности, это был славный малый, отчего-то вдруг возомнивший себя недюжинным режиссёром после участия в нескольких маргинальных фестивальцах. Организованных такими же киношными безумцами и для таких же киношных безумцев. Костина головка, обласканная вниманием и осыпанная душистою пудрой, с тех пор закружилась. Былую иронию к себе он не потерял, конечно, и мне это, пожалуй, нравилось в Косте. Но сейчас чаша моей невозмутимости переполнилась, и мне было плевать и на его иронию, и на его самомнение, и уж, тем более, на все те жалкие Костины аргументишки, которые я теперь ожидал от него услышать.

— Куда это ты ещё уходишь? — пролепетал он. — Погулять решил? Некогда. Сейчас работать начнём.

— Это всё равно, куда я ухожу. Я совсем ухожу! — пасмурно сказал я.

— Что?! — закричал Стовёрстов. — А контракт?! Ты забыл про контракт?!

— Контракт! — усмехнулся я. — Это называется «контракт»?

— Ну, не контракт! Уговор! — смутился на мгновение Костя. Но тут же продолжил с возмущением:

— А чанахи ты ел? А пиво пил? А водку ливизовскую? Четыреста грамм? Ведь мы же всё обсудили, обо всём договорились…

— Чанахи! — с презрением сказал я. — Отплачу я тебе за твои чанахи. Только дай до дому добраться. Каждому из вас я отплачу, — загремел я, — за эти его жалкие стовёрстовские чанахи. Чтоб вы не пеняли мне, что приехали попусту.