Назад в петлю

Кошмарное сгорбленное существо, совершенно не похожее на сэра Генри, каким он был при жизни, точно вышедшее из самых страшных ночных видений, подняло меч, подержало его в руке, опустило. Затем оно обратило взор единственного, невообразимо крупного мертвого глаза, полностью вылезшего из своей орбиты, на сложенные в углу комнаты доспехи, неповрежденные пламенем. Оно надело их, задвинув полностью забрало, скрыв тем самым свои омерзительные черты. Затем оно снова взяло меч и двинулось прочь — прочь их проклятой богом деревни. Существо двигалось лесом, угловато, но очень быстро при этом — по следам исчезнувшей троицы.

Гроза быстро утихла, словно природа удовлетворила свои чаяния.

Голубоватое пламя. Он помнил голубоватое пламя, какой-то шарообразный сгусток, он мчался за ним в ночи, желая догнать, и все вокруг весело летело, кружилось… пока он, наконец, не осознал, что он сам и есть это пламя. Эта мысль показалась ему странной, и он рассмеялся. Но смеха своего не услышал. Все вокруг менялось, менялось с невообразимой быстротой, прежде чем он успевал как-то на это отреагировать. Только ночь и парящие цветные огни, которые сплелись в причудливом небесном танце, оставались неизменными. А потом его позвали: «Сэр Генри! Сэр Генри Бельтисайский! Ваш поединок, сэр!» И внезапно он понял, что это сон, все это ему снилось, разумеется. Он был на турнире, и приветственно поднял копье, в знак того, что готов. Они помчались друг на друга, он и его соперник, и вдруг на полпути Генри вдруг понял, что всадник, летящий на него — это он сам. Его точное отражение. Но менять что-то было уже поздно. Они врезались друг в друга, доспехи заскрежетали, он содрогнулся, почувствовав боль в боку, но устоял в седле. Его удар оказался точнее, и его странный противник рухнул на землю. Трибуны одобрительно зашелестели. Генри поднял голову, пытаясь разглядеть свою Элейну, ее платочек, но солнце слепило глаза, и все расплывалось перед его взором. Внезапно ему стало мутно, его качнуло, и…

Ночь. Он был в лесу. Шел сквозь лес, и стволы веток стегали его, но он не чувствовал боли. Генри точно плыл на корабле, на чьем-то чужом корабле, хотя это был он, его тело… и все же не совсем его. Память стремительно возвращалась к нему, принося с собой боль, горе… и жестокость.

Он помнил последние минуты. Он задыхается, все расплывается под ним, он проваливается в никуда, а там, из тумана кто-то пронзительно смеется. Это сэр Грацианус. Грацианус, с которым он неоднократно вместе премломлял хлеб, пил из одного и того же кубка эль… Его послали, чтобы убить его. Его, а еще сэра Роберта и сэра Нэвилла, его старых приятелей. И их послал сэр Урфиус, его старый командир, который в Палестине был для него и для других солдат настоящим отцом. Но почему? За что? Чем он провинился? И в его послушной возвращающейся памяти мгновенно всплыл последний их пьяный треп в таверне. «Значит ты — БУДЕШЬ НОВЫМ КОРОЛЕМ?!» — спросил его Урфиус. Только теперь он УВИДЕЛ его глаза. Урфиус ненавидел его всей душой, потому что он, сам того не зная, мешал осуществлению его планов. Стать королем… Он виноват лишь тем, что им с Элейной было суждено полюбить друг друга, ведь мысль о короне скорее пугала, нежели привлекала его… Не раз он думал, как было бы неплохо, чтобы они с принцессой просто уехали куда-то, в далекую теплую страну, где прожили бы остаток жизни вместе в радости и спокойствии. Проклятая корона! Проклятый язык! Сейчас он ненавидел себя сам за то, что повел себя как свинья, в таверне, напился вдрызг и растрепал все, что мог, своему скрытому недругу. «Моя прынцессочка»… Он убил бы себя, если б мог… но он и так был мертв. Мертв, и все равно двигался. Шел вперед… чтобы отомстить.

Гнев вспыхнул в его душе. Да, он был дураком, треклятым дураком… ему просто хотелось поделиться с кем-то своим личным счастьем, вот он и напился, доверился Урфиусу… и горько заплатил за это. Тот послал троих старых «товарищей», с которыми он неоднократно делил пищу и кров над головой, с которыми сражался бок о бок, защищая от неприятеля спину, чтобы убить его… и они сделали это. Никто из них не попытался отказаться. Они убили не только его… жуткая картина разрушения возникла в его голове, Генри застонал от невыносимой душевной боли (а существо жутко завыло, заставив содрогнуться ночных обитателей леса)… они убили ВСЕХ! Зарезали его родственников, друзей, всех сельчан. И в этом виноват только он. ТОЛЬКО ОН… Если бы он знал… Чтобы он сделал? Отказался от Элейны? «Вздор», — отвечал ему внутренний

голос. Разве он смог бы? «Мы бы уехали», — нечувствующими губами шептал Генри. — «Клянусь, мы бы уехали»… Крупные слезы сочились по его лицу из единственного жуткого глаза, спрятанного глубоко под забралом. Но захотела бы Элейна? Или же они вместе с королем смогли бы одолеть Урфиуса, пресечь его подлые планы? Кто теперь знает? Да и кому это теперь нужно?

Все, что теперь у него осталось — это месть. Он покарает убийц, в этом его предназначение.