Первомай, проведенный цирком в окрестностях уездного Н-ска, принес барыши, невиданные даже для 1926-го со всей его астрономией легальных доходов, со всей его агонизирующей нэпмановской суетой, блеском и шиком. Завтрашняя «маевка» обещала дать еще больше.
Добавить в моё избранное
26 мин, 37 сек 6292
По этому случаю, сразу после закрытия Дядя Вася закатил банкет для всей труппы, включая грузчиков, клоунов, зазывал, дрессированных медведок и слона Дамбо.
Последнего одарили ведром подгулявших яблок. Некоторые, впрочем, возражали. Слон, перебрав лишку, становился зол и каверзен. Но дрессировщик Гогоберидзе своего артиста отстоял.
Сидели под сетчатым тентом столовой. Легкий ветерок играл флажками, шелестел афишами, в поле трещали сверчки. Глянцевито поблескивающая громада Шапито освещалась несколькими нитями гирлянд, лоскутные бока расчертили тени от спиц Чертового Колеса. Дизельные грузовые чудища, квартиры-на-колесах, на которых труппа исколесила полреспублики, дремали в сумраке, выстроившись по границе цирка надежным вагенбургом.
Цирковая братия, забыв прежние разногласия, неизменные для людей, в духе эпохи живущих замкнутым «коммунальным» порядком, распивала шампанское с эриванским, распевала «две гитары» и «цыпленка жареного», звенела стаканами и побитыми эмалевыми кружками, обнималась и единогласно чествовала организатора и вдохновителя — Дядю Васю, с отеческой лаской поглядывавшего на подчиненных.
Единственным, кто ощущал себя на пиру чужим, был молодой человек, официально-афишно звавшийся Москитус Альбино-Либидо, а среди своих — Мосиком. Имя, полученное им при рождении, забылось, будто пережиток царизма.
От шеи до щиколоток испещренный татуировками альбинос, по ведомостям Альбино принадлежал к низшему цирковому сословию. Тем, кого в Штатах именуют «баркерами», в Британии «тоутами», а у нас по-простецки «зазывалами».
Пройдя за вечер через все круги опьянения, он дошел до блистающего края. Чувствовал себя так, будто из ушей готов повалить спиртовой пар, а из ноздрей вот-вот начнет хлестать синим пламенем.
Альбино щурил по-кроличьи красные глаза, ища скандала. Подумывал расколотить об угол стола бутылку и высказать в лицо всей этой хихикающей кодле свое презрение: «Не место мне среди вас, хрюнтели вы упитые!». Что-нибудь в таком духе.
Он встретился взглядами с Дядей Васей. Тот лениво попыхивал сигарой. Был совершенно трезв. В его глазах читалась обидная снисходительность. Это стало последней каплей:
— Чего это Они так смотрят?! — приподнимаясь и обвиняющим жестом указывая на администратора, вскричал Альбино.
Вася улыбнулся. Знакомство их длилось уже не первый год.
— Что за улыбка?! — распаляясь, прокричал Альбино, за общим гамом не слыша себя. — Что за наглость? Вы кто такой?!
Шум под «тентом» стих. В воздухе сладко запахло скандалом.
Зазывала Нигредо, страшно блестя в сумраке африканскими белками и зубами, скользнул со своего места, желая удержать вспыльчивого товарища.
По знаку Васи пробудился силач-вышибала Арсений Краснознаменский. Обтирая с ладоней-лопат куриный жир, слез со снарядного ящика времен гражданской, на котором заседал. Обычный раскладной стул его не выдерживал.
Пассионата Аврелия, Пася, тонкая девочка-танцовщица, бывшая кем-то вроде названной сестры Альбино, сморщив носик, прервала свою беседу с хихикающей Бородатой Леди и нервически подергивающей подбородком старухой-гадалкой. Поглядев на «братца», отвела взгляд.
Агрессивно ссутуленных плеч Альбино ласково коснулись:
— Мосик, славный наш…
— Пустите! — завопил Альбино, вскакивая.
Зазвенели стаканы, дамы взвизгнули. Облаченный в леопардовую шкуру Инка Ромеро, что попытался с прежней ласковостью обхватить Альбино сзади, стукнулся о его затылок своим прославленным лобовым выростом. Ойкнув, отлетел назад, запнувшись о длинную нижнюю конечность болезненно булькнувшего человека-спрута, столкнулся с завхозом Диксом. Дикс весь вечер молчаливо заправлялся спиртом, по обыкновению не снимая своей инфернальной полумаски-фильтра и очков-консервов. Что-то металлически задребезжало, звякнуло и крякнуло. Зазвенели разбитые бутылки.
— Гуляй, буржуазея! — завопил Альбино. Залихватски свистнул, заложив два пальца между пепельных губ. — Небось, найдем на тя управу!
Дядя Вася кротко улыбался, двумя пальцами приглаживая аккуратные усы.
— Не горячись, товарищ! — увещевали из-за спины.
— Я не горячись?! — отбиваясь от наседающих доброхотов продолжал Альбино. — Народ дурите?! Глупостями головы морочите! Думаете, все с рук вам?! Комунальную революцию не чтите, аспиды?
Задыхаясь, он хватанул пряного ночного воздуха. Закричал уже новым, мальчишеским голосом, издевательски-тоненько:
— Мантикоры под носом признавать не желаете?! А она настоящая, живая! У вас, у вас, у вас — под самым носом! У-у-у-у, чемберленсы!
Альбино безумно расхохотался, грозя кулаком. Устав, расслабляясь мышцами, поддался оттаскивающим его от стола.
Последнее, что он запомнил, был лилипут Мефодий. Мрачный в трезвости, но буйный во хмелю, семеня маленькими ножками, он несся по столу между тарелками, в сбитой на затылок шляпе.
Последнего одарили ведром подгулявших яблок. Некоторые, впрочем, возражали. Слон, перебрав лишку, становился зол и каверзен. Но дрессировщик Гогоберидзе своего артиста отстоял.
Сидели под сетчатым тентом столовой. Легкий ветерок играл флажками, шелестел афишами, в поле трещали сверчки. Глянцевито поблескивающая громада Шапито освещалась несколькими нитями гирлянд, лоскутные бока расчертили тени от спиц Чертового Колеса. Дизельные грузовые чудища, квартиры-на-колесах, на которых труппа исколесила полреспублики, дремали в сумраке, выстроившись по границе цирка надежным вагенбургом.
Цирковая братия, забыв прежние разногласия, неизменные для людей, в духе эпохи живущих замкнутым «коммунальным» порядком, распивала шампанское с эриванским, распевала «две гитары» и «цыпленка жареного», звенела стаканами и побитыми эмалевыми кружками, обнималась и единогласно чествовала организатора и вдохновителя — Дядю Васю, с отеческой лаской поглядывавшего на подчиненных.
Единственным, кто ощущал себя на пиру чужим, был молодой человек, официально-афишно звавшийся Москитус Альбино-Либидо, а среди своих — Мосиком. Имя, полученное им при рождении, забылось, будто пережиток царизма.
От шеи до щиколоток испещренный татуировками альбинос, по ведомостям Альбино принадлежал к низшему цирковому сословию. Тем, кого в Штатах именуют «баркерами», в Британии «тоутами», а у нас по-простецки «зазывалами».
Пройдя за вечер через все круги опьянения, он дошел до блистающего края. Чувствовал себя так, будто из ушей готов повалить спиртовой пар, а из ноздрей вот-вот начнет хлестать синим пламенем.
Альбино щурил по-кроличьи красные глаза, ища скандала. Подумывал расколотить об угол стола бутылку и высказать в лицо всей этой хихикающей кодле свое презрение: «Не место мне среди вас, хрюнтели вы упитые!». Что-нибудь в таком духе.
Он встретился взглядами с Дядей Васей. Тот лениво попыхивал сигарой. Был совершенно трезв. В его глазах читалась обидная снисходительность. Это стало последней каплей:
— Чего это Они так смотрят?! — приподнимаясь и обвиняющим жестом указывая на администратора, вскричал Альбино.
Вася улыбнулся. Знакомство их длилось уже не первый год.
— Что за улыбка?! — распаляясь, прокричал Альбино, за общим гамом не слыша себя. — Что за наглость? Вы кто такой?!
Шум под «тентом» стих. В воздухе сладко запахло скандалом.
Зазывала Нигредо, страшно блестя в сумраке африканскими белками и зубами, скользнул со своего места, желая удержать вспыльчивого товарища.
По знаку Васи пробудился силач-вышибала Арсений Краснознаменский. Обтирая с ладоней-лопат куриный жир, слез со снарядного ящика времен гражданской, на котором заседал. Обычный раскладной стул его не выдерживал.
Пассионата Аврелия, Пася, тонкая девочка-танцовщица, бывшая кем-то вроде названной сестры Альбино, сморщив носик, прервала свою беседу с хихикающей Бородатой Леди и нервически подергивающей подбородком старухой-гадалкой. Поглядев на «братца», отвела взгляд.
Агрессивно ссутуленных плеч Альбино ласково коснулись:
— Мосик, славный наш…
— Пустите! — завопил Альбино, вскакивая.
Зазвенели стаканы, дамы взвизгнули. Облаченный в леопардовую шкуру Инка Ромеро, что попытался с прежней ласковостью обхватить Альбино сзади, стукнулся о его затылок своим прославленным лобовым выростом. Ойкнув, отлетел назад, запнувшись о длинную нижнюю конечность болезненно булькнувшего человека-спрута, столкнулся с завхозом Диксом. Дикс весь вечер молчаливо заправлялся спиртом, по обыкновению не снимая своей инфернальной полумаски-фильтра и очков-консервов. Что-то металлически задребезжало, звякнуло и крякнуло. Зазвенели разбитые бутылки.
— Гуляй, буржуазея! — завопил Альбино. Залихватски свистнул, заложив два пальца между пепельных губ. — Небось, найдем на тя управу!
Дядя Вася кротко улыбался, двумя пальцами приглаживая аккуратные усы.
— Не горячись, товарищ! — увещевали из-за спины.
— Я не горячись?! — отбиваясь от наседающих доброхотов продолжал Альбино. — Народ дурите?! Глупостями головы морочите! Думаете, все с рук вам?! Комунальную революцию не чтите, аспиды?
Задыхаясь, он хватанул пряного ночного воздуха. Закричал уже новым, мальчишеским голосом, издевательски-тоненько:
— Мантикоры под носом признавать не желаете?! А она настоящая, живая! У вас, у вас, у вас — под самым носом! У-у-у-у, чемберленсы!
Альбино безумно расхохотался, грозя кулаком. Устав, расслабляясь мышцами, поддался оттаскивающим его от стола.
Последнее, что он запомнил, был лилипут Мефодий. Мрачный в трезвости, но буйный во хмелю, семеня маленькими ножками, он несся по столу между тарелками, в сбитой на затылок шляпе.
Страница
1 из 9
1 из 9
