Горький запах пережженного кофейного суррогата, смешанный с «ароматом» несвежего мяса разноситься по округе, пропитывая одежду стоящих рядом с ларьком людей. Меня постепенно начинает тошнить, но чтобы согреться, я планомерно продолжаю пить черную баланду, замешанную на обжигающем кипятке. Выходит не плохо, особенно если учесть отсутствие перчаток и теплых носков. Дернул же черт вылезти в такой мороз конца декабря на улицу. Да… Наверное, черт… Точно — не Бог…
Добавить в моё избранное
29 мин, 26 сек 9244
Серое небо, готовое в любую секунду разразиться тяжелыми снегопадами, словно затянувшимися порезами сплошь испещрено проводами, тянущимися от многочисленных торговых центров, магазинов и киосков с шаурмой, нелепо сосредоточенных на клочке отравленной городом земли. Глядя на все это, я чувствую себя находящимся в просторной клетке, которая не ограничивает свободы передвижения, но мешает вопреки всем законом природы оторваться от земли и взлететь вверх, навстречу густому зимнему воздуху. Мои опасения подтверждаются — свободы нет, мы все заложники… Заложники наших серых будней: кухонь и туалетов, офисов и улиц, безликих гримас окружающих и вязко текущего времени, беспощадно крутящего маховик существования и приближающего наполненную смыслом смерть, которая является единственным ярким всплеском в общей массе бесцветности.
Баланда начинает остывать и теряет какую-либо пользу. Делаю шаг к мусорной корзине, переполненной одинаковыми пластиковыми стаканчиками, и отправляю свой к собратьям. Он ударяется о край и падает мимо, разливая жидкость на корку грязного льда. Я смотрю на то, как бездарно расходуется этот черный яд и тошнота начинает отпускать. Потом поднимаю взгляд, и в глаза упирается прейскурант на продукцию, изрыгаемую грязным ларьком. Сквозь него на меня с ненавистью смотрят два желто-красных глаза, раздраженные копотью дешевого масла и тухлого мяса. Думаю купить что-нибудь, но пустой карман не дает добро. Изнутри сквозь маленькое грязное оконце вырывается наружу спертый, тяжелый воздух. Стекло заляпано масляными пятнами, отчего к горлу снова подкатывает привет из больного, пустого желудка. Пока пытаюсь справиться с приступом рвоты, глаза из ларька перемещаются наружу и сильно толкают меня в бок, сопровождая действие отборным матом с ярко выраженным акцентом. Чтоб не нарваться на конфликт ухожу в сторону и пытаюсь отдышаться. Через некоторое время становиться лучше. Удивительно, желудочные спазмы привели механизмы обогрева в действие, и я перестал чувствовать холод. Загадочная сила этого кофе — не согреет кипяток, так озноб разгонит тошнота.
В голове кружатся мрачные мысли. После желудочных спазмов, вызванных отвратительным кулинарным мракобесием этого существа, сидящего в пасти холестирино — концерагенного чудовища, да ещё и толкающегося, хочется взять нож и выколоть ему глаза, чтобы они, немного похрустев под нажимом лезвия, вытекли, словно внутренности свежераздавленного яйца, прямо на плиту. А потом, немного поджарив, скормить эту глазунью бывшему хозяину. Позывы довольно сильные, такие, что я начинаю терять контроль над ситуацией и тянусь во внутренний карман своего всесезонного наряда.
Но разум, подогреваемый рациональностью, берет верх, и я торопливо отступаю от ларька в сторону. Не надо, да и недопустимо размениваться на мелочи, необходимо бороться со своими низменными инстинктами. Иду и рассуждаю о бренности мести и насилия.
Вдруг из-за угла появляется красное пальто…
Разрешите представиться. Меня зовут Оюшминальд, фамилия не столь интересна, поэтому о ней я ничего не скажу. Ничего удивительного нет. Если посмотреть в словарь имен ты поймешь, что мое имя — это: (О)тто (Ю)лианович (ШМИ)дт (НА) (ЛЬД)инее. Родился я в семье геологов, поэтому воспитанием занимались бабушка и дедушка, последний был героем революции семнадцатого года. Мать чуть ли не из роддома выпорхнула в очередную экспедицию, предоставив право выбора имени своим родителям, в частности, к тому времени почти сбрендившему деду, который и нарек меня соответствующим образом. Бабушка в итоге стала звать меня просто — Юша.
Был я инфантильным ребенком со слабым здоровьем. Из ярких воспоминаний детства — ветрянка в 14 лет, от которой я чуть не умер. Рос в тепличных условиях. Кроме высоких потолков большой по тем временам квартиры я ничего не видел из окружающего мира. В школу пошел с восьми лет. Учился плохо, с одноклассниками отношений никаких не было, если не считать постоянных издевок и побоев — естественно не с моей стороны. С девушками (ничего удивительного) как-то тоже не сложилось. Они шарахались от субтильного прыща как от чумы, а отбежав, смеялись в голос, крутя пальцем у виска. Бабушка провожала меня в школу до 8 класса, пока меня не перевили на домашнее обучение в связи со «стабильным отсутствием социальной адаптации».
История вышла интересная. Когда в очередной раз мои «школьные друзья» попытались утопить портфель в сортире я, не выдержав вполне дежурной порции стандартных издевательств (и что на меня нашло?), схватил первого попавшегося «товарища» за шею и с силой ударил три раза головой об выкрашенную ядовито-зеленой краской стену туалета. Когда сопротивление было подавлено, ту же голову я засунул в унитаз, предвосхитив тем самым часто встречающиеся сцены американских боевиков, посыпавшихся на голодного и одуревшего советского потребителя десяток лет спустя. После содеянного я сидел в кабинете директора чуть ли не перед всем дружным учительским составом и плакал.
Баланда начинает остывать и теряет какую-либо пользу. Делаю шаг к мусорной корзине, переполненной одинаковыми пластиковыми стаканчиками, и отправляю свой к собратьям. Он ударяется о край и падает мимо, разливая жидкость на корку грязного льда. Я смотрю на то, как бездарно расходуется этот черный яд и тошнота начинает отпускать. Потом поднимаю взгляд, и в глаза упирается прейскурант на продукцию, изрыгаемую грязным ларьком. Сквозь него на меня с ненавистью смотрят два желто-красных глаза, раздраженные копотью дешевого масла и тухлого мяса. Думаю купить что-нибудь, но пустой карман не дает добро. Изнутри сквозь маленькое грязное оконце вырывается наружу спертый, тяжелый воздух. Стекло заляпано масляными пятнами, отчего к горлу снова подкатывает привет из больного, пустого желудка. Пока пытаюсь справиться с приступом рвоты, глаза из ларька перемещаются наружу и сильно толкают меня в бок, сопровождая действие отборным матом с ярко выраженным акцентом. Чтоб не нарваться на конфликт ухожу в сторону и пытаюсь отдышаться. Через некоторое время становиться лучше. Удивительно, желудочные спазмы привели механизмы обогрева в действие, и я перестал чувствовать холод. Загадочная сила этого кофе — не согреет кипяток, так озноб разгонит тошнота.
В голове кружатся мрачные мысли. После желудочных спазмов, вызванных отвратительным кулинарным мракобесием этого существа, сидящего в пасти холестирино — концерагенного чудовища, да ещё и толкающегося, хочется взять нож и выколоть ему глаза, чтобы они, немного похрустев под нажимом лезвия, вытекли, словно внутренности свежераздавленного яйца, прямо на плиту. А потом, немного поджарив, скормить эту глазунью бывшему хозяину. Позывы довольно сильные, такие, что я начинаю терять контроль над ситуацией и тянусь во внутренний карман своего всесезонного наряда.
Но разум, подогреваемый рациональностью, берет верх, и я торопливо отступаю от ларька в сторону. Не надо, да и недопустимо размениваться на мелочи, необходимо бороться со своими низменными инстинктами. Иду и рассуждаю о бренности мести и насилия.
Вдруг из-за угла появляется красное пальто…
Разрешите представиться. Меня зовут Оюшминальд, фамилия не столь интересна, поэтому о ней я ничего не скажу. Ничего удивительного нет. Если посмотреть в словарь имен ты поймешь, что мое имя — это: (О)тто (Ю)лианович (ШМИ)дт (НА) (ЛЬД)инее. Родился я в семье геологов, поэтому воспитанием занимались бабушка и дедушка, последний был героем революции семнадцатого года. Мать чуть ли не из роддома выпорхнула в очередную экспедицию, предоставив право выбора имени своим родителям, в частности, к тому времени почти сбрендившему деду, который и нарек меня соответствующим образом. Бабушка в итоге стала звать меня просто — Юша.
Был я инфантильным ребенком со слабым здоровьем. Из ярких воспоминаний детства — ветрянка в 14 лет, от которой я чуть не умер. Рос в тепличных условиях. Кроме высоких потолков большой по тем временам квартиры я ничего не видел из окружающего мира. В школу пошел с восьми лет. Учился плохо, с одноклассниками отношений никаких не было, если не считать постоянных издевок и побоев — естественно не с моей стороны. С девушками (ничего удивительного) как-то тоже не сложилось. Они шарахались от субтильного прыща как от чумы, а отбежав, смеялись в голос, крутя пальцем у виска. Бабушка провожала меня в школу до 8 класса, пока меня не перевили на домашнее обучение в связи со «стабильным отсутствием социальной адаптации».
История вышла интересная. Когда в очередной раз мои «школьные друзья» попытались утопить портфель в сортире я, не выдержав вполне дежурной порции стандартных издевательств (и что на меня нашло?), схватил первого попавшегося «товарища» за шею и с силой ударил три раза головой об выкрашенную ядовито-зеленой краской стену туалета. Когда сопротивление было подавлено, ту же голову я засунул в унитаз, предвосхитив тем самым часто встречающиеся сцены американских боевиков, посыпавшихся на голодного и одуревшего советского потребителя десяток лет спустя. После содеянного я сидел в кабинете директора чуть ли не перед всем дружным учительским составом и плакал.
Страница
1 из 8
1 из 8
