Сказка. Правда в том, что не он, а я перешла границу дозволенного. Я сказала ему, что он слишком умен для таких особ, как я…
31 мин, 52 сек 16728
Я вынуждена была признать это, принять в качестве не поддающегося оспариванию факта. Был ли он по настоящему удивлен — не могу знать с уверенностью, во всяком случае, маска его лица сохраняла свойственную ей (или ему?) непроницаемость. Он всегда был таким. Предвосхищающим мысль, которая рождается не в его мозгу, но ради него…
Его звали Мартоний. Если сократить, то может получиться просто «Марто», но никто никогда так не обращался к нему. Весь его вид был как-то не по привычному погружен в невидимую, но отчетливо ощутимую ауру открытой на встречу вам не проницаемости, не то, чтобы выставленной напоказ, нет, совсем не то; просто сам по себе он где-то изнутри был скрыт даже для самого себя. Я слишком хорошо смогла изучить его внутренний облик, так хорошо, что могла бы, наверное, начертать его, изобразить в линиях и штрихах, хотя и совсем не искушена в художественном мастерстве. Но я и не видела смысла делать это — его образ слишком утончен и не впишется в тонкость росчерка остро заточенного карандаша.
Мартоний — это человек-вымысел. Выдумка… Я сама его придумала. Он не просто фантазия, разумеется, нет. Он более реален, чем вы можете себе представить. Можно сказать, что фантазия, воплощенная безудержной прихотью в эту скучнейшую действительность.
И впрямь, человек-сказка; еще не легенда, но уже, что-то мягко вгоняющее в завороженность, рождающее трепетное чувство. Люблю ли я его? Или любила… Не знаю. Это сложно. Наши отношения с ним были всегда очень прагматичны. Это не натянутость,.. но и не свобода. Одно я знаю совершенно достоверно и не просто знаю, а невероятно уверена: Мартоний никогда не любил себя; не думал о себе.
Но он — это не я.
Кстати, меня зовут Марта. Странное совпадение, не находите? Жизнь так часто совмещает случайности в череде событий и обстоятельств.
Когда мне скучно он приходит.
А пишу я это потому, что он… больше никогда не придет. Ну, что ж. Я не злюсь. Я сказала ему все, что должна была, все, что чувствовала глубоко осмыслено и обдуманно, с плавной задержкой выплеснула ему в лицо. Прямо, как в замедленном кадре кинохроники. Да, все это уже история. Моя история. Я видимо была в сильной прострации. Впрочем, как обычно.
Со мной всегда так.
Ведь я — сумасшедшая.
Так думает мой лечащий врач. Так думают все. Только он выделял меня из категорической массы так… думающих. Он знал, что я вполне нормальная. Только после того, как я ему кое-что сказала, он больше не приходит. Возможно, что он умер. Бросился. И его не спасли.
Стены моей комнаты очень мягкие, какие-то губчатые.
Сейчас я попробую, но, скорее всего опять ничего не получится. Голова отскакивает. И становится не по себе оттого, что стена такая непробиваемая. Совсем не твердая, да вот… Они сделали такие стены, чтобы свести меня с ума.
Мне бывает грустно.
Иногда мне хочется увидеть свое отражение, и всякий раз я ищу глазами зеркало… хотелось бы прикоснуться к себе самой с той, с другой стороны.
Но я не вижу себя. Не могу увидеть. А он… это не я. И не потому что Мартоний мужчина. Я уверена — в каждом (человеке) живут две грани его личности. Она… и он. Наоборот; и снова по кольцу, по кругу. Дьявольский цикл сменяющихся (или смещающихся) масок, что мелькают гримасами где-то за пеленой по сути слепых глаз.
Кто же я? Однажды, я спросила у него. И он пожал плечами, так удобно для себя оккупировав мое кресло-качалку. Я говорю мое, хотя на самом деле не сидела в нем ни разу: мне запрещают его иметь в моей комнате. Меня укачивает. Иногда очень сильно. Голова кружится… Однако я полагаю дело не в этом. Если бы я могла сесть в мое кресло и укачаться как следует, они просто стали бы вращать стены, что бы потом доказать мне, что кресло для меня вредно.
Поэтому, я их даже не спрашивала на этот счет.
Пусть в кресле сидит Мартоний, хоть он и не использует его как надо. Просто сидит (сидел… ), закинув согнутую ногу лодыжкой на бедро другой.
«Ты — это сон твоей реальности» — исчерпывающе, не находите? Главное, что совершенно точно. И не предвзято. Мартоний не может говорить с каким-то умыслом, задней мыслью. Были другие, что общались с ним. Все они — часть меня. И я не знаю даже где меня больше, в них или в той эгостной ипостаси, что может воспринимать саму себя (то есть меня) через чувства, мысли…
В таком случае, я не знаю когда проснусь. Об этом нигде не сказано, не написано. Мартоний тоже молчит. Но он что-то знает на этот счет; или знал. КАК ПЛОХО, ЧТО ОН НЕ ПРИХОДИТ. Другие — это просто обрывки, они псевдореальны. Я их раскусила. Они только кажутся. И я не обращаю на них внимания. Всерьез и по настоящему мне важен только Мартоний. Он — как кульминация всех этих нелепых образов моего сна наяву.
Сейчас в моей голове до странности ясно. У меня «просветление». Но такое длится не долго и не так часто (бывает). А, если по правде, то кажется только второй раз за всю… как это определяется… Жизнь?
Его звали Мартоний. Если сократить, то может получиться просто «Марто», но никто никогда так не обращался к нему. Весь его вид был как-то не по привычному погружен в невидимую, но отчетливо ощутимую ауру открытой на встречу вам не проницаемости, не то, чтобы выставленной напоказ, нет, совсем не то; просто сам по себе он где-то изнутри был скрыт даже для самого себя. Я слишком хорошо смогла изучить его внутренний облик, так хорошо, что могла бы, наверное, начертать его, изобразить в линиях и штрихах, хотя и совсем не искушена в художественном мастерстве. Но я и не видела смысла делать это — его образ слишком утончен и не впишется в тонкость росчерка остро заточенного карандаша.
Мартоний — это человек-вымысел. Выдумка… Я сама его придумала. Он не просто фантазия, разумеется, нет. Он более реален, чем вы можете себе представить. Можно сказать, что фантазия, воплощенная безудержной прихотью в эту скучнейшую действительность.
И впрямь, человек-сказка; еще не легенда, но уже, что-то мягко вгоняющее в завороженность, рождающее трепетное чувство. Люблю ли я его? Или любила… Не знаю. Это сложно. Наши отношения с ним были всегда очень прагматичны. Это не натянутость,.. но и не свобода. Одно я знаю совершенно достоверно и не просто знаю, а невероятно уверена: Мартоний никогда не любил себя; не думал о себе.
Но он — это не я.
Кстати, меня зовут Марта. Странное совпадение, не находите? Жизнь так часто совмещает случайности в череде событий и обстоятельств.
Когда мне скучно он приходит.
А пишу я это потому, что он… больше никогда не придет. Ну, что ж. Я не злюсь. Я сказала ему все, что должна была, все, что чувствовала глубоко осмыслено и обдуманно, с плавной задержкой выплеснула ему в лицо. Прямо, как в замедленном кадре кинохроники. Да, все это уже история. Моя история. Я видимо была в сильной прострации. Впрочем, как обычно.
Со мной всегда так.
Ведь я — сумасшедшая.
Так думает мой лечащий врач. Так думают все. Только он выделял меня из категорической массы так… думающих. Он знал, что я вполне нормальная. Только после того, как я ему кое-что сказала, он больше не приходит. Возможно, что он умер. Бросился. И его не спасли.
Стены моей комнаты очень мягкие, какие-то губчатые.
Сейчас я попробую, но, скорее всего опять ничего не получится. Голова отскакивает. И становится не по себе оттого, что стена такая непробиваемая. Совсем не твердая, да вот… Они сделали такие стены, чтобы свести меня с ума.
Мне бывает грустно.
Иногда мне хочется увидеть свое отражение, и всякий раз я ищу глазами зеркало… хотелось бы прикоснуться к себе самой с той, с другой стороны.
Но я не вижу себя. Не могу увидеть. А он… это не я. И не потому что Мартоний мужчина. Я уверена — в каждом (человеке) живут две грани его личности. Она… и он. Наоборот; и снова по кольцу, по кругу. Дьявольский цикл сменяющихся (или смещающихся) масок, что мелькают гримасами где-то за пеленой по сути слепых глаз.
Кто же я? Однажды, я спросила у него. И он пожал плечами, так удобно для себя оккупировав мое кресло-качалку. Я говорю мое, хотя на самом деле не сидела в нем ни разу: мне запрещают его иметь в моей комнате. Меня укачивает. Иногда очень сильно. Голова кружится… Однако я полагаю дело не в этом. Если бы я могла сесть в мое кресло и укачаться как следует, они просто стали бы вращать стены, что бы потом доказать мне, что кресло для меня вредно.
Поэтому, я их даже не спрашивала на этот счет.
Пусть в кресле сидит Мартоний, хоть он и не использует его как надо. Просто сидит (сидел… ), закинув согнутую ногу лодыжкой на бедро другой.
«Ты — это сон твоей реальности» — исчерпывающе, не находите? Главное, что совершенно точно. И не предвзято. Мартоний не может говорить с каким-то умыслом, задней мыслью. Были другие, что общались с ним. Все они — часть меня. И я не знаю даже где меня больше, в них или в той эгостной ипостаси, что может воспринимать саму себя (то есть меня) через чувства, мысли…
В таком случае, я не знаю когда проснусь. Об этом нигде не сказано, не написано. Мартоний тоже молчит. Но он что-то знает на этот счет; или знал. КАК ПЛОХО, ЧТО ОН НЕ ПРИХОДИТ. Другие — это просто обрывки, они псевдореальны. Я их раскусила. Они только кажутся. И я не обращаю на них внимания. Всерьез и по настоящему мне важен только Мартоний. Он — как кульминация всех этих нелепых образов моего сна наяву.
Сейчас в моей голове до странности ясно. У меня «просветление». Но такое длится не долго и не так часто (бывает). А, если по правде, то кажется только второй раз за всю… как это определяется… Жизнь?
Страница
1 из 9
1 из 9