Одиночество

Я вынуждена была признать это, принять в качестве не поддающегося оспариванию факта. Был ли он по настоящему удивлен — не могу знать с уверенностью, во всяком случае, маска его лица сохраняла свойственную ей (или ему?) непроницаемость. Он всегда был таким. Предвосхищающим мысль, которая рождается не в его мозгу, но ради него…

Его звали Мартоний. Если сократить, то может получиться просто «Марто», но никто никогда так не обращался к нему. Весь его вид был как-то не по привычному погружен в невидимую, но отчетливо ощутимую ауру открытой на встречу вам не проницаемости, не то, чтобы выставленной напоказ, нет, совсем не то; просто сам по себе он где-то изнутри был скрыт даже для самого себя. Я слишком хорошо смогла изучить его внутренний облик, так хорошо, что могла бы, наверное, начертать его, изобразить в линиях и штрихах, хотя и совсем не искушена в художественном мастерстве. Но я и не видела смысла делать это — его образ слишком утончен и не впишется в тонкость росчерка остро заточенного карандаша.

Мартоний — это человек-вымысел. Выдумка… Я сама его придумала. Он не просто фантазия, разумеется, нет. Он более реален, чем вы можете себе представить. Можно сказать, что фантазия, воплощенная безудержной прихотью в эту скучнейшую действительность.

И впрямь, человек-сказка; еще не легенда, но уже, что-то мягко вгоняющее в завороженность, рождающее трепетное чувство. Люблю ли я его? Или любила… Не знаю. Это сложно. Наши отношения с ним были всегда очень прагматичны. Это не натянутость,.. но и не свобода. Одно я знаю совершенно достоверно и не просто знаю, а невероятно уверена: Мартоний никогда не любил себя; не думал о себе.

Но он — это не я.

Кстати, меня зовут Марта. Странное совпадение, не находите? Жизнь так часто совмещает случайности в череде событий и обстоятельств.

Когда мне скучно он приходит.

А пишу я это потому, что он… больше никогда не придет. Ну, что ж. Я не злюсь. Я сказала ему все, что должна была, все, что чувствовала глубоко осмыслено и обдуманно, с плавной задержкой выплеснула ему в лицо. Прямо, как в замедленном кадре кинохроники. Да, все это уже история. Моя история. Я видимо была в сильной прострации. Впрочем, как обычно.

Со мной всегда так.

Ведь я — сумасшедшая.

Так думает мой лечащий врач. Так думают все. Только он выделял меня из категорической массы так… думающих. Он знал, что я вполне нормальная. Только после того, как я ему кое-что сказала, он больше не приходит. Возможно, что он умер. Бросился. И его не спасли.

Стены моей комнаты очень мягкие, какие-то губчатые.

Сейчас я попробую, но, скорее всего опять ничего не получится. Голова отскакивает. И становится не по себе оттого, что стена такая непробиваемая. Совсем не твердая, да вот… Они сделали такие стены, чтобы свести меня с ума.

Мне бывает грустно.

Иногда мне хочется увидеть свое отражение, и всякий раз я ищу глазами зеркало… хотелось бы прикоснуться к себе самой с той, с другой стороны.

Но я не вижу себя. Не могу увидеть. А он… это не я. И не потому что Мартоний мужчина. Я уверена — в каждом (человеке) живут две грани его личности. Она… и он. Наоборот; и снова по кольцу, по кругу. Дьявольский цикл сменяющихся (или смещающихся) масок, что мелькают гримасами где-то за пеленой по сути слепых глаз.

Кто же я? Однажды, я спросила у него. И он пожал плечами, так удобно для себя оккупировав мое кресло-качалку. Я говорю мое, хотя на самом деле не сидела в нем ни разу: мне запрещают его иметь в моей комнате. Меня укачивает. Иногда очень сильно. Голова кружится… Однако я полагаю дело не в этом. Если бы я могла сесть в мое кресло и укачаться как следует, они просто стали бы вращать стены, что бы потом доказать мне, что кресло для меня вредно.

Поэтому, я их даже не спрашивала на этот счет.

Пусть в кресле сидит Мартоний, хоть он и не использует его как надо. Просто сидит (сидел… ), закинув согнутую ногу лодыжкой на бедро другой.

«Ты — это сон твоей реальности» — исчерпывающе, не находите? Главное, что совершенно точно. И не предвзято. Мартоний не может говорить с каким-то умыслом, задней мыслью. Были другие, что общались с ним. Все они — часть меня. И я не знаю даже где меня больше, в них или в той эгостной ипостаси, что может воспринимать саму себя (то есть меня) через чувства, мысли…

В таком случае, я не знаю когда проснусь. Об этом нигде не сказано, не написано. Мартоний тоже молчит. Но он что-то знает на этот счет; или знал. КАК ПЛОХО, ЧТО ОН НЕ ПРИХОДИТ. Другие — это просто обрывки, они псевдореальны. Я их раскусила. Они только кажутся. И я не обращаю на них внимания. Всерьез и по настоящему мне важен только Мартоний. Он — как кульминация всех этих нелепых образов моего сна наяву.

Сейчас в моей голове до странности ясно. У меня «просветление». Но такое длится не долго и не так часто (бывает). А, если по правде, то кажется только второй раз за всю… как это определяется… Жизнь?