Одиночество

ВЕЧНОСТЬ? Я все же теряюсь в догадках. Это так необычно — ощущать течение времени. Обычно, я в каком-то промежутке. Не знаю даже как выразить.

Мысли путаются. Видимо скоро начнется. Опять. Я войду в коридор, у которого нет стен. У этого лабиринта нет стен. Я их придумала. Мне смешно. Я знаю, я истеричка. И я чудовищно устала искать саму себя в том безликом одиночестве, в котором я необратимо оказалась после того, как родилась. Если рождалась…

Лабиринт чудес, из-за поворотов которого выглядывают идиотически приветливые лица; но все они безумны — я знаю.

Мартоний?!

Нет… бред. Он больше не придет.

Я была слишком откровенна с ним. Слишком навязчива в своей смелости. Для откровенности нужна смелость. Все-таки я пожила, кое-что знаю. Поверьте, это не лишено смысла.

Они бесятся во мне, эти лица-призраки меня самой. Врач хочет, что бы я была перед ним открыта. Он просто не может понять… не понимает. Если я откроюсь, как он хочет, то меня будет уже не остановить. Ведь я держу себя…

Как-то… не знаю, как, но…

Они не знают этого. Те, что во внешнем мире, там, вне моей комнаты, за пределами моего одиночества. Они думают, что я просто буйная помешанная. Но я держу себя. Часто мне помогают эти стены. Когда э т о вырывается и я бросаюсь… Но я ведь все равно сплю, все это происходит во сне. Я снюсь сама себе или своему сну? надо разобраться.

Мне хорошо от моего одиночества. Не могу определенно сказать почему.

Кто-то сыплет песок на потолок. Почему они не оставят меня в покое?! Такой отвратительный звук… Тихо щелкает. Шершаво и методично. Так будет продолжаться, пока я не сойду с ума. А когда свихнусь, они придумают что-либо еще. Они это умеют… ПРИДУМЫВАТЬ.

Но я не злюсь на них.

Мне все равно, хоть и стены не пускают. Почему-то голова такая мягкая, будто вместо костей губчатая резина.

А вместо мыслей — провалы.

Когда-нибудь я сорвусь в одну из таких бездн и меня уже будет не вытащить.

Они огородили меня от внешнего мира… А внутри себя я иду по кромке пропасти, в которой не видно дна. Я не заглядывала, но Я ЗНАЮ.

Но когда-нибудь…

Если Мартоний бросился, то черед за мной. Прыжок в бездну, в которую я буду падать, покуда существует мое «я».

Эти листы я прячу под матрас. Не думаю, что это кому-то интересно, но все же за чем-то я писала?

Кто-то идет? Они… Лабиринт разворачивает свои коридоры. Входи в любой; не ошибешься. Они опять будут хохотать, и их смех гулко отразится в призрачных стенах моего мироощущения. Но смеются-то они над собой… Потому что они — это я.

Я? Что это такое?

Какая-то тайна.

Засилье одиночества.

И одновременно целый мир. Мир теней и красок, что многолик и все-таки слишком односторонен. И это все — «я»?!

«Я» — сумасшедшее; «я» — разделенное с самим собой, в себе.

Я хочу стать единой. Единой в себе самой.

Но только стены…

Я их не вижу, но я не могу протиснуться сквозь них. Они тоже сделаны из моего или для моего «я». Как и я сама… Безумие.

Не читайте это, я думаю… все равно.

Ведь, зеркало, что разбито — не склеить…

А нужно ли?

Мартоний…

«Ты отражение себя самой».

…

Прощайте.

Я тихо и бессмысленно смеюсь. Тяжело ли расставаться с осколками собственной сути? Вы знаете — нет. Меня больше не существует. Я — ничто. Пустое и бездушное. Разбитое зеркало есть в каждом… теперь я поняла. И в нем… в этом враче. Зачем он приходит? Что ему от меня надо? Смотрит… и смотрит… ищет что-то у меня внутри. А там — ошалевший оттого, что его так много, самый обыкновенный солнечный зайчик. Он прыгает, наскакивает на ошметки своих же повторений, прообразов. Смешно. Конечно, смешно.

Мне не нужно было смотреть в саму себя…

Но как же поздно пришло это простое и такое важное понимание! Как поздно…

За мной идут. Из того мира. И из этого… Хотя не знаю, какой теперь мир называть «тем», а какой «этим».

Какая скука…

ИСКРИВЛЕНИЕ

Тихий вечер; какой тихий!

Она нарушает свою удобную позу в замшевом, отороченном затертым от времени мехом кресле простым движением поднявшейся к горлу руки. Пальцы прохладны и немощны. Ладонь ощущает твердость «кадыка», когда она невольно сглатывает. Глаза все еще закрыты. В этом коротком сне Марта опять блуждала по «тому» лесу. Стиснутые мраком полузабытья картины потусторонней жизни смазываются в неустойчивом воспоминании и сползают в едва ощутимую глубину, в которой она воспринимает саму себя как нечто постоянное и целое. Медленный испуг, как бы исподтишка, подползает из той самой глубины и дополнительно стискивает в том месте, где застыла, будто превращенная в иссохшую ветку мертвого дерева из «того» самого леса, ее щупающая в расслабленном теле признаки дыхания рука.