31 мин, 52 сек 16729
ВЕЧНОСТЬ? Я все же теряюсь в догадках. Это так необычно — ощущать течение времени. Обычно, я в каком-то промежутке. Не знаю даже как выразить.
Мысли путаются. Видимо скоро начнется. Опять. Я войду в коридор, у которого нет стен. У этого лабиринта нет стен. Я их придумала. Мне смешно. Я знаю, я истеричка. И я чудовищно устала искать саму себя в том безликом одиночестве, в котором я необратимо оказалась после того, как родилась. Если рождалась…
Лабиринт чудес, из-за поворотов которого выглядывают идиотически приветливые лица; но все они безумны — я знаю.
Мартоний?!
Нет… бред. Он больше не придет.
Я была слишком откровенна с ним. Слишком навязчива в своей смелости. Для откровенности нужна смелость. Все-таки я пожила, кое-что знаю. Поверьте, это не лишено смысла.
Они бесятся во мне, эти лица-призраки меня самой. Врач хочет, что бы я была перед ним открыта. Он просто не может понять… не понимает. Если я откроюсь, как он хочет, то меня будет уже не остановить. Ведь я держу себя…
Как-то… не знаю, как, но…
Они не знают этого. Те, что во внешнем мире, там, вне моей комнаты, за пределами моего одиночества. Они думают, что я просто буйная помешанная. Но я держу себя. Часто мне помогают эти стены. Когда э т о вырывается и я бросаюсь… Но я ведь все равно сплю, все это происходит во сне. Я снюсь сама себе или своему сну? надо разобраться.
Мне хорошо от моего одиночества. Не могу определенно сказать почему.
Кто-то сыплет песок на потолок. Почему они не оставят меня в покое?! Такой отвратительный звук… Тихо щелкает. Шершаво и методично. Так будет продолжаться, пока я не сойду с ума. А когда свихнусь, они придумают что-либо еще. Они это умеют… ПРИДУМЫВАТЬ.
Но я не злюсь на них.
Мне все равно, хоть и стены не пускают. Почему-то голова такая мягкая, будто вместо костей губчатая резина.
А вместо мыслей — провалы.
Когда-нибудь я сорвусь в одну из таких бездн и меня уже будет не вытащить.
Они огородили меня от внешнего мира… А внутри себя я иду по кромке пропасти, в которой не видно дна. Я не заглядывала, но Я ЗНАЮ.
Но когда-нибудь…
Если Мартоний бросился, то черед за мной. Прыжок в бездну, в которую я буду падать, покуда существует мое «я».
Эти листы я прячу под матрас. Не думаю, что это кому-то интересно, но все же за чем-то я писала?
Кто-то идет? Они… Лабиринт разворачивает свои коридоры. Входи в любой; не ошибешься. Они опять будут хохотать, и их смех гулко отразится в призрачных стенах моего мироощущения. Но смеются-то они над собой… Потому что они — это я.
Я? Что это такое?
Какая-то тайна.
Засилье одиночества.
И одновременно целый мир. Мир теней и красок, что многолик и все-таки слишком односторонен. И это все — «я»?!
«Я» — сумасшедшее; «я» — разделенное с самим собой, в себе.
Я хочу стать единой. Единой в себе самой.
Но только стены…
Я их не вижу, но я не могу протиснуться сквозь них. Они тоже сделаны из моего или для моего «я». Как и я сама… Безумие.
Не читайте это, я думаю… все равно.
Ведь, зеркало, что разбито — не склеить…
А нужно ли?
Мартоний…
«Ты отражение себя самой».
…
Прощайте.
Я тихо и бессмысленно смеюсь. Тяжело ли расставаться с осколками собственной сути? Вы знаете — нет. Меня больше не существует. Я — ничто. Пустое и бездушное. Разбитое зеркало есть в каждом… теперь я поняла. И в нем… в этом враче. Зачем он приходит? Что ему от меня надо? Смотрит… и смотрит… ищет что-то у меня внутри. А там — ошалевший оттого, что его так много, самый обыкновенный солнечный зайчик. Он прыгает, наскакивает на ошметки своих же повторений, прообразов. Смешно. Конечно, смешно.
Мне не нужно было смотреть в саму себя…
Но как же поздно пришло это простое и такое важное понимание! Как поздно…
За мной идут. Из того мира. И из этого… Хотя не знаю, какой теперь мир называть «тем», а какой «этим».
Какая скука…
ИСКРИВЛЕНИЕ
Тихий вечер; какой тихий!
Она нарушает свою удобную позу в замшевом, отороченном затертым от времени мехом кресле простым движением поднявшейся к горлу руки. Пальцы прохладны и немощны. Ладонь ощущает твердость «кадыка», когда она невольно сглатывает. Глаза все еще закрыты. В этом коротком сне Марта опять блуждала по «тому» лесу. Стиснутые мраком полузабытья картины потусторонней жизни смазываются в неустойчивом воспоминании и сползают в едва ощутимую глубину, в которой она воспринимает саму себя как нечто постоянное и целое. Медленный испуг, как бы исподтишка, подползает из той самой глубины и дополнительно стискивает в том месте, где застыла, будто превращенная в иссохшую ветку мертвого дерева из «того» самого леса, ее щупающая в расслабленном теле признаки дыхания рука.
Мысли путаются. Видимо скоро начнется. Опять. Я войду в коридор, у которого нет стен. У этого лабиринта нет стен. Я их придумала. Мне смешно. Я знаю, я истеричка. И я чудовищно устала искать саму себя в том безликом одиночестве, в котором я необратимо оказалась после того, как родилась. Если рождалась…
Лабиринт чудес, из-за поворотов которого выглядывают идиотически приветливые лица; но все они безумны — я знаю.
Мартоний?!
Нет… бред. Он больше не придет.
Я была слишком откровенна с ним. Слишком навязчива в своей смелости. Для откровенности нужна смелость. Все-таки я пожила, кое-что знаю. Поверьте, это не лишено смысла.
Они бесятся во мне, эти лица-призраки меня самой. Врач хочет, что бы я была перед ним открыта. Он просто не может понять… не понимает. Если я откроюсь, как он хочет, то меня будет уже не остановить. Ведь я держу себя…
Как-то… не знаю, как, но…
Они не знают этого. Те, что во внешнем мире, там, вне моей комнаты, за пределами моего одиночества. Они думают, что я просто буйная помешанная. Но я держу себя. Часто мне помогают эти стены. Когда э т о вырывается и я бросаюсь… Но я ведь все равно сплю, все это происходит во сне. Я снюсь сама себе или своему сну? надо разобраться.
Мне хорошо от моего одиночества. Не могу определенно сказать почему.
Кто-то сыплет песок на потолок. Почему они не оставят меня в покое?! Такой отвратительный звук… Тихо щелкает. Шершаво и методично. Так будет продолжаться, пока я не сойду с ума. А когда свихнусь, они придумают что-либо еще. Они это умеют… ПРИДУМЫВАТЬ.
Но я не злюсь на них.
Мне все равно, хоть и стены не пускают. Почему-то голова такая мягкая, будто вместо костей губчатая резина.
А вместо мыслей — провалы.
Когда-нибудь я сорвусь в одну из таких бездн и меня уже будет не вытащить.
Они огородили меня от внешнего мира… А внутри себя я иду по кромке пропасти, в которой не видно дна. Я не заглядывала, но Я ЗНАЮ.
Но когда-нибудь…
Если Мартоний бросился, то черед за мной. Прыжок в бездну, в которую я буду падать, покуда существует мое «я».
Эти листы я прячу под матрас. Не думаю, что это кому-то интересно, но все же за чем-то я писала?
Кто-то идет? Они… Лабиринт разворачивает свои коридоры. Входи в любой; не ошибешься. Они опять будут хохотать, и их смех гулко отразится в призрачных стенах моего мироощущения. Но смеются-то они над собой… Потому что они — это я.
Я? Что это такое?
Какая-то тайна.
Засилье одиночества.
И одновременно целый мир. Мир теней и красок, что многолик и все-таки слишком односторонен. И это все — «я»?!
«Я» — сумасшедшее; «я» — разделенное с самим собой, в себе.
Я хочу стать единой. Единой в себе самой.
Но только стены…
Я их не вижу, но я не могу протиснуться сквозь них. Они тоже сделаны из моего или для моего «я». Как и я сама… Безумие.
Не читайте это, я думаю… все равно.
Ведь, зеркало, что разбито — не склеить…
А нужно ли?
Мартоний…
«Ты отражение себя самой».
…
Прощайте.
Я тихо и бессмысленно смеюсь. Тяжело ли расставаться с осколками собственной сути? Вы знаете — нет. Меня больше не существует. Я — ничто. Пустое и бездушное. Разбитое зеркало есть в каждом… теперь я поняла. И в нем… в этом враче. Зачем он приходит? Что ему от меня надо? Смотрит… и смотрит… ищет что-то у меня внутри. А там — ошалевший оттого, что его так много, самый обыкновенный солнечный зайчик. Он прыгает, наскакивает на ошметки своих же повторений, прообразов. Смешно. Конечно, смешно.
Мне не нужно было смотреть в саму себя…
Но как же поздно пришло это простое и такое важное понимание! Как поздно…
За мной идут. Из того мира. И из этого… Хотя не знаю, какой теперь мир называть «тем», а какой «этим».
Какая скука…
ИСКРИВЛЕНИЕ
Тихий вечер; какой тихий!
Она нарушает свою удобную позу в замшевом, отороченном затертым от времени мехом кресле простым движением поднявшейся к горлу руки. Пальцы прохладны и немощны. Ладонь ощущает твердость «кадыка», когда она невольно сглатывает. Глаза все еще закрыты. В этом коротком сне Марта опять блуждала по «тому» лесу. Стиснутые мраком полузабытья картины потусторонней жизни смазываются в неустойчивом воспоминании и сползают в едва ощутимую глубину, в которой она воспринимает саму себя как нечто постоянное и целое. Медленный испуг, как бы исподтишка, подползает из той самой глубины и дополнительно стискивает в том месте, где застыла, будто превращенная в иссохшую ветку мертвого дерева из «того» самого леса, ее щупающая в расслабленном теле признаки дыхания рука.
Страница
2 из 9
2 из 9