Страх подобен онкологии. Он возникает совершенно внезапно, и первые стадии его метаморфоз протекают абсолютно безболезненно и незаметно…
Добавить в моё избранное
32 мин, 20 сек 10743
Часть 1.
Он питается картинами и иллюзиями вашего сознания, размножается в столь благоприятной среде и ищет лишь удобный случай для выхода. Если при обнаружении первых симптомов вы не принимаете мер, благодушно сваливая свое неврастеническое состояние на любимый и наиболее часто используемый в лексиконе каждого врача термин «стресс», то будьте уверены — страх сожрет вас изнутри, как это делают злокачественные опухоли.
Когда вы работаете в морге, ни о каком страхе не может быть и речи, иначе вы бы там не работали. Ваша болезнь — скорее распространять споры суеверного страха, будто цепляющиеся за каждую свою жертву паразиты, а не самому с дрожью в коленках лезть ночью под одеяла, дергаясь от каждого звука в квартире. Это не есть хорошо, но дурь из вашей головы выбьет только хорошая дубинка, да и то нет гарантии, что кто-то возьмется за столь трудоемкую работу — можно проломить череп к чертям, а результата не добиться. Пугать рассказами о живых мертвецах, бегающих по всему корпусу морга — ваш конек, да и бывают случаи, когда ваши байки правдивы. Так или иначе, сами вы не подвержены трепетному страху перед подобными рассказами, потому что знаете наверняка — вскрытое тело, содержимое нутра которого уже разложено сердобольными патологоанатомами по емкостям, уж точно никуда не убежит. Эти люди холодны, неподвижны, на них жутко и жалко смотреть, однако вы уже столько их перевидали, что и вы и ваша хирургическая пила встречают нового покойника как старого друга. И тем более вы не боитесь мысли о том, что когда-нибудь и вы окажетесь на холодном металле стола, и пила будет резать уже вашу черепную коробку. Все потому что вы — почетный работник морга.
Так думал и Уинстон, когда закрывал каждый вечер комнату с холодильниками, ставшими приютом для сотен мертвецов. Снимая кожу с затылка, удаляя кость и вытаскивая оттуда мозг, склизкий, желеобразный и противно хлюпающий, он думал о том, как чьи-то латексные перчатки лезут ему в голову и отдирают его мыслительный орган ото всех сосудов и прочих элементов природного крепежа. Он относился к этому с легкостью, ибо знал, что момент истины настанет, как настает он для других ежедневно, и его не стоит бояться. Уинстон представлял, как его грудную клетку вскроют, открывая доступ к кроваво-красному мясу, за барьером которого кроется бьющееся сейчас размеренно сердце. Как это сердце аккуратно отделят от всех вен и аорт, в которых уже не будет бурлить кровь, и положат на поднос, чтобы искромсать его вдоль и поперек, а потом сунут обратно в тело и оставят как жуткий экспонат не менее жуткого музея. Уинстон все это ярко себе представлял, аккуратно проводя лезвием скальпеля по коже, отделяя ее от ребер, и совершенно ничего не боялся. Но страх, как я уже говорил вам, подобен раку — долго развивается и в один прекрасный момент дает о себе знать.
Так случилось и с Уинстоном, когда он заснул в своей постели, а проснулся на столе для аутопсиив жесточайшем морозе, который едва соответствовал двум градусам нормы холодильной камеры морга. По крайней мере, так казалось ему. Когда глаза стали нормально видеть, Уинстон оторвал голову от ледяного металла и тут же убедился в правдивости своих мыслей о местонахождении. Дверцы холодильных камер были нараспашку открыты, но в них не было ни одного трупа. В том, что это был морг, он не сомневался, ибо слишком долго проработал в этом заведении, чтобы не знать, как оно выглядит. К правой его руке тянулась трубка, острой иглой вонзившаяся в кожу и сосавшая из его тела кровь. Небольшая эластичная емкость была уже доверху наполнена содержимым жил Уинстона, отчего он и чувствовал легкое недомогание, лишившись крови чуть меньше, чем обычный донор. Потеря крови вкупе с действием транквилизатора, только теперь перестававшего действовать и вызвавшего ко всему прочему сильные звуковые галлюцинации, составили убийственный коктейль. Где-то будто вдалеке звучали голоса, Уинстон пытался различить их, но не мог: они двоились и троились у него в голове, сливаясь в сплошную какофонию звуков, из которых невозможно было выделить ни одного слова. Да, он довольно долго проработал в морге и с детальной точностью запомнил, как выглядит его место работы. Уинстон мог с совершенной точностью сказать, что холодильные камеры этого морга не имеют ничего общего с такими же камерами его морга.
Впервые в жизни Уинстоном овладел жесточайший страх. Его зубы стучали не то от холода, не то от испуга. Быть может, по обеим причинам. Не думая ни о чем, кроме своего спасения, Уинстон выдернул иглу из кожи и, зажав пальцем дырочку, попытался подняться со стола. Но одного движения хватило, чтобы голова стала неимоверно кружиться, и он с внушительной высоты стола свалился на холодный пол, сильно ушибив плечо. Судорожно хватая ртом ледяной воздух, Уинстон с трудом занял сидячее положение и отполз к стене, прислонившись к ней спиной. Кафель оказался настолько холодным, что Уинстона пробила крупная дрожь.
Он питается картинами и иллюзиями вашего сознания, размножается в столь благоприятной среде и ищет лишь удобный случай для выхода. Если при обнаружении первых симптомов вы не принимаете мер, благодушно сваливая свое неврастеническое состояние на любимый и наиболее часто используемый в лексиконе каждого врача термин «стресс», то будьте уверены — страх сожрет вас изнутри, как это делают злокачественные опухоли.
Когда вы работаете в морге, ни о каком страхе не может быть и речи, иначе вы бы там не работали. Ваша болезнь — скорее распространять споры суеверного страха, будто цепляющиеся за каждую свою жертву паразиты, а не самому с дрожью в коленках лезть ночью под одеяла, дергаясь от каждого звука в квартире. Это не есть хорошо, но дурь из вашей головы выбьет только хорошая дубинка, да и то нет гарантии, что кто-то возьмется за столь трудоемкую работу — можно проломить череп к чертям, а результата не добиться. Пугать рассказами о живых мертвецах, бегающих по всему корпусу морга — ваш конек, да и бывают случаи, когда ваши байки правдивы. Так или иначе, сами вы не подвержены трепетному страху перед подобными рассказами, потому что знаете наверняка — вскрытое тело, содержимое нутра которого уже разложено сердобольными патологоанатомами по емкостям, уж точно никуда не убежит. Эти люди холодны, неподвижны, на них жутко и жалко смотреть, однако вы уже столько их перевидали, что и вы и ваша хирургическая пила встречают нового покойника как старого друга. И тем более вы не боитесь мысли о том, что когда-нибудь и вы окажетесь на холодном металле стола, и пила будет резать уже вашу черепную коробку. Все потому что вы — почетный работник морга.
Так думал и Уинстон, когда закрывал каждый вечер комнату с холодильниками, ставшими приютом для сотен мертвецов. Снимая кожу с затылка, удаляя кость и вытаскивая оттуда мозг, склизкий, желеобразный и противно хлюпающий, он думал о том, как чьи-то латексные перчатки лезут ему в голову и отдирают его мыслительный орган ото всех сосудов и прочих элементов природного крепежа. Он относился к этому с легкостью, ибо знал, что момент истины настанет, как настает он для других ежедневно, и его не стоит бояться. Уинстон представлял, как его грудную клетку вскроют, открывая доступ к кроваво-красному мясу, за барьером которого кроется бьющееся сейчас размеренно сердце. Как это сердце аккуратно отделят от всех вен и аорт, в которых уже не будет бурлить кровь, и положат на поднос, чтобы искромсать его вдоль и поперек, а потом сунут обратно в тело и оставят как жуткий экспонат не менее жуткого музея. Уинстон все это ярко себе представлял, аккуратно проводя лезвием скальпеля по коже, отделяя ее от ребер, и совершенно ничего не боялся. Но страх, как я уже говорил вам, подобен раку — долго развивается и в один прекрасный момент дает о себе знать.
Так случилось и с Уинстоном, когда он заснул в своей постели, а проснулся на столе для аутопсиив жесточайшем морозе, который едва соответствовал двум градусам нормы холодильной камеры морга. По крайней мере, так казалось ему. Когда глаза стали нормально видеть, Уинстон оторвал голову от ледяного металла и тут же убедился в правдивости своих мыслей о местонахождении. Дверцы холодильных камер были нараспашку открыты, но в них не было ни одного трупа. В том, что это был морг, он не сомневался, ибо слишком долго проработал в этом заведении, чтобы не знать, как оно выглядит. К правой его руке тянулась трубка, острой иглой вонзившаяся в кожу и сосавшая из его тела кровь. Небольшая эластичная емкость была уже доверху наполнена содержимым жил Уинстона, отчего он и чувствовал легкое недомогание, лишившись крови чуть меньше, чем обычный донор. Потеря крови вкупе с действием транквилизатора, только теперь перестававшего действовать и вызвавшего ко всему прочему сильные звуковые галлюцинации, составили убийственный коктейль. Где-то будто вдалеке звучали голоса, Уинстон пытался различить их, но не мог: они двоились и троились у него в голове, сливаясь в сплошную какофонию звуков, из которых невозможно было выделить ни одного слова. Да, он довольно долго проработал в морге и с детальной точностью запомнил, как выглядит его место работы. Уинстон мог с совершенной точностью сказать, что холодильные камеры этого морга не имеют ничего общего с такими же камерами его морга.
Впервые в жизни Уинстоном овладел жесточайший страх. Его зубы стучали не то от холода, не то от испуга. Быть может, по обеим причинам. Не думая ни о чем, кроме своего спасения, Уинстон выдернул иглу из кожи и, зажав пальцем дырочку, попытался подняться со стола. Но одного движения хватило, чтобы голова стала неимоверно кружиться, и он с внушительной высоты стола свалился на холодный пол, сильно ушибив плечо. Судорожно хватая ртом ледяной воздух, Уинстон с трудом занял сидячее положение и отполз к стене, прислонившись к ней спиной. Кафель оказался настолько холодным, что Уинстона пробила крупная дрожь.
Страница
1 из 9
1 из 9
