Солдат

Ник видел лицо капитана Азазела, но капитан задавал странные вопросы:

— Почему вы начали стрелять?

— Вы приказали мне убить вас.

— Вы убили троих человек. Зачем?

— Вы же знаете, я убил гораздо больше, капитан. Вы ведь объясняли, что убивать — моя работа и средство раскрепощения.

— Я майор.

… Тут Ник понял, что все это сон. Или сном было то, что он видел раньше. Или все — сон. Но майор — не капитан Азазел. И Ник замолчал навсегда.

Он молчал, и лицо его ничего не выражало, когда на допросах его слепили трехсотваттной лампой, когда следователь раздробил ему жестким казенным ботинком фаланги пальцев, когда психиатр удивительно точно сказал, что в детстве он был обижен отцом. Он молчал, когда священник, приглашенный общественным адвокатом, пытался призвать его к раскаянию и пугал геенной огненной. И только когда на его голову накинули мешок, который отгораживал от убийцы-палача, он усмехнулся, искренне веря, что теперь его лицо не похоже ни на одно другое в этом гнусном человеческом мире.

Щелчок от «Макарова» разнес ему затылок, сознание простилось с ним, вновь вернулось, как бы что-то забыв, и он услышал: «Какой, к черту, пульс! Оформляй протокол, док, меня сейчас вырвет!» и чье-то непонятное, может быть, обращенное не к нему: «Вернись!»

Он не стал возвращаться туда, где его убили, и, пролетев по яркому коридору, вышел на светлую поляну, на которой стояло высокое белое здание, в котором он должен был встретить своих.

И действительно, войдя в дом, он сразу же увидел старого соседа-интеллектуала, который, закрывая резаную рану на груди полосатым шарфиком, подшутил: «Неважно выглядите, Ник: затылок у вас — ни к черту!» Армейский дружок Влад, который попался на первом повороте, был весь какой-то синий с выкаченными глазами: «Привыкнешь, Ник. Я — тот же. Они расстреляли в меня все заряды твоего газового револьвера, а затем утопили. Нет, водила тот ни при чем, по дороге нас остановили. Его тоже убили. Монтировкой»…

«Вот я уже не у стойки, — пожаловался бармен «Трех головастиков». — Три шестерки, ты прав, но только на две трети: один из головастиков — девятка, ты не заметил… Меня выдернули из дома, заставили коньяк с цианидами выпить. Наверное, ты проговорился»…

Мимо пробежала сумасшедшая старуха с криком: «Покайтесь! Господь скоро будет тут!»

Светловолосый мальчик из тех двоих, что дрались на окраине Клидена, улыбался рассеченной губой, и кровь текла из его правой глазницы.

Автослесарь, с торчащей из груди отверткой и с полукилограммовым молотком в руках, пробормотал: «Таким, как ты, не место среди нормальных людей, служака чертов!»

Капитан Азазел с сантиметровой дыркой во лбу, на которого Ник наткнулся, когда поднимался по лестнице, рассказал намного больше.

— Ты так и не убил меня, солдат, не сделал демоном. А на той земле нужно было убить меня еще раз — традиции такие. Земля, территория, так сказать, имеет свой разум, порой более устойчивый, чем разум народа, который на ней проживает. А раз не убил — я с вами пока и до бесконечности. Хотя, честно говоря, теперь меня и убить-то некому. — Капитан улыбнулся и развел руками. — Объясняю суть происходящего: мы бестелесны и существуем в момент смерти. Или за небольшое время до нее, в момент убийства. Глянь на тех, что в кроватях умерли — они все больше так и лежат.

— Разрешите вопрос, капитан?

— Разрешаю.

— А эти? Они ходят, но я не вижу у них повреждений…

— Не будь ребенком, солдат! Инфаркты, инсульты, тромбы… Кто знает, что у человека внутри?

— А вон те вдалеке?

— Ты никогда не увидишь их вблизи, потому что никогда не видел раньше, а просто знаешь, что их много. Здесь ты можешь видеть только тех, кого знал. И общаться с ними, насколько тебе позволит фантазия.

— Это рай или ад, капитан?

— Понимай как знаешь, Ник. Я по твоей милости уже двадцать лет здесь. Пока не понял. За это время ты старше меня стал…

— Почему «по моей милости»?

— Машина, которую я расстрелял, была опасна. Ты же знаешь, я — воин и чувствую врага. Горный князь, племянник главы администрации, воспользовался пропуском, чтобы ценой своей жизни уничтожить ваш взвод. Ты солдат, и тебе не обязаны были давать секретную информацию. У местных воинов самоуничтожение для уничтожения врага допускается, нормальный способ ведения войны. Нельзя упрекать слабых в том, что они играют по своим правилам. В войне по правилам сильных они обречены на поражение.

И ты бы погиб первым, ты стоял в наиболее опасном секторе. Я тоже должен был погибнуть, но кто бы меня убил еще раз? У меня был шанс спасти вас и обессмертить себя. Ты не помог мне… А тогда тебе в шею должен был влететь осколок гранаты — два на два сантиметра, вес — тридцать граммов. Я видел это. И когда мы служили, ты, наверное, догадывался, что я просто видел то, что должно произойти.