Давно я дома не был, столько лет прошло. Так жизнь сложилась, сначала уехал на работу в Нижний, потом в Москву, а потом и вообще за границу. И вот теперь все повернулось так, что шел я знакомой с детства дорогой, сначала через ельник, потом через березовую рощу и вдоль реки. Шел я домой. Ласковый ветерок подталкивал в спину, ерошил траву, перебирал листья прибрежного ивняка. И ничего не изменилось вокруг, та же река, то же огромное небо, те же повороты знакомой дороги.
Добавить в моё избранное
37 мин, 3 сек 15692
Из-за поворота на встречу мне…
— Оо, кого я вижу, Юрик! — друган мой старинный, вот уж кого я рад встретить!
— Саня! Сколько лет, сколько зим! Как сам-то?
— Да нормально, ты-то как? Говорили за бугор работать уехал, да?
— Да, было дело, вот — вернулся. Заходи вечерком, поговорим, расскажу. И ты расскажешь, что тут и как
— Заметано! Слушай, ужасно рад тебя видеть!
— Я тоже, Сань! Давай вечером пообщаемся, чего посреди дороги…
— Да, давай, а я вот в город… Может купить чего, за встречу там…
— Не надо, есть все. Приходи просто, часов в 5-6
Настроение и так было, что надо, а теперь стало совсем хорошо — я дома!
В деревне решил не идти по улице, а обойти берегом, по реке. На улице начнется сейчас: «здорово», да «как дела», да разговоров, рассказов… А на реке хорошо, тихо, только вода чуть журчит, и листья у ив шумят.
Из-под куста, боком как-то, выносит Николаича. Выносит и на меня несет, а он еще пригибается, перебежками короткими, и рукой мне так машет, мол, «погодь, стой!». Ну, Николаича время не берет, мелкий тощий дедок с гонором на десятерых. И пьет запойно. Судя по всему, сейчас как раз в процессе.
— Юрка! Ты откуда? Здорово. Мою не видел?
— Привет, Николаич! Что, партизанишь?
— Пью я. Неделю уже пью. Моя, курва, из дома выгнала и не пускает. Встречу — убью, паскуду! — он грозно сверкнул водянистыми, белесыми глазами — неделю уже не жрал, только пью. Вот — он вытащил из кармана грязного пиджака свеклу в земле и пару морковин — что с огорода взял, то и жру. Пока моя не видит — он быстро запихнул все обратно, воровато оглянулся
— Ну ты даешь, Николаич! Прям диверсант — меня разбирал смех — А пьешь на что?
— А не твое дело! — он снова сверкнул глазами, дохнул таким перегаром, что меня замутило. Глаза бешенные, злые, не знал бы его с детства — испугался — Слышь, дай полтинник, а? Я как с запоя выйду, отдам, ты же меня знаешь. Ну, дай, а? А то помру! — сказал угрожающе, а потом опять на жалость — Жалко тебе, что ли, да?
— Да нет, не жалко — ну какой актер пропадает — Только ты ж пропьёшь!
— Не, водка у меня есть — он распахнул пиджачишко, из внутреннего кармана торчало горлышко — Пожрать бы мне
— Ну на тебе полтину.
— Вот спасибо тебе! Слышь, а чего тебя давно видно не было? Уезжал куда?
— Было дело, да вот, вернулся. Вернулся, а ты все пьешь!
— Ну как без этого — Николачи самодовольно выпрямился, глаза у него жили своей жизнью, сверкали зло, косили по сторонам — теперь без этого дела никуда!
Он придвинулся ко мне ближе, схватил за руку, снова воровато оглянулся по сторонам, и хриплым шепотом:
— Одолели меня, суки! Совсем замучили, потому и пью!
— Кто одолел-то?
— Бесы! — глаза его так и бегали по сторонам, рука тряслась — Сейчас я от них сбежал, обманул я их. Они меня в огороде караулили, а я берегом ушел, берегом — он сделал рукой волнообразное движение, показывая, как именно он ушел — Вон Михалыч мне хлебушка дал, хороший он мужик, только с бесами дружит, ну я и от него сбежал. А потом в город за водкой бегал, когда они меня на реке караулили — шепот его превратился в скороговорку, быстро-быстро, и глаза с такой же скоростью бегали по сторонам, в глазах метался страх — так ты не выдавай меня, лады? А главное, моя спросит — ты меня не видел!
— А что, твоя тоже с бесами? — с ним такое бывает, все знают. Он пьет запоем неделю, редко две, допивается до чертей, а потом его отпускает. До следующего раза.
— Хуже! Она хуже! — страх в его глазах превратился в панический ужас — Хуже! Ты уж не выдавай меня, хорошо?
— Ладно — я с трудом оторвал его руку от своего рукава — ни бесам не выдам, ни бабе твоей. Бросал бы ты пить, Николаич, а то того… Сам вон уже на черта похож стал
Он сник, по небритой грязной щеке покатилась слеза:
— Самому надоело. Устал я, Юрик, устал. И жрать хочется, сил нет. И дела в доме, баба вон орет на всю деревню. Только боюсь я их. А как выпьешь, так и не страшно. Ладно, бывай, пойду я. Куда — не скажу! — он попытался хитро подмигнуть, получилось жуткая скорченная рожа. Хлопнул меня по плечу, и пошел, боком, перебежками, пригибаясь к земле, обратно к реке
Да, точно я дома. И ничего у нас не изменилось. И как только здоровья ему хватает, другой бы давно в ящик сыграл, а этот вон, все бегает. Бесы его одолели, понимаешь. Пошел я себе дальше к дому, только радости у меня слегка поубавилось. Хотя, если разобраться, я и Николаича рад видеть. Мужик-то он не плохой, безвредный. Запойный только.
К вечеру Саня подошел, Яшка, Коля, сосед Василич прихромал. Сели мы на лавочке под березой, у забора, вынес я коньячку заграничного бутылку, закусить. И пошли разговоры: да кто уехал, кто приехал, да там москвичи дом купили, а там Семеновы окончательно в город перехали…
— А Смирновы, смотрю, какую домину отгрохали!
— Оо, кого я вижу, Юрик! — друган мой старинный, вот уж кого я рад встретить!
— Саня! Сколько лет, сколько зим! Как сам-то?
— Да нормально, ты-то как? Говорили за бугор работать уехал, да?
— Да, было дело, вот — вернулся. Заходи вечерком, поговорим, расскажу. И ты расскажешь, что тут и как
— Заметано! Слушай, ужасно рад тебя видеть!
— Я тоже, Сань! Давай вечером пообщаемся, чего посреди дороги…
— Да, давай, а я вот в город… Может купить чего, за встречу там…
— Не надо, есть все. Приходи просто, часов в 5-6
Настроение и так было, что надо, а теперь стало совсем хорошо — я дома!
В деревне решил не идти по улице, а обойти берегом, по реке. На улице начнется сейчас: «здорово», да «как дела», да разговоров, рассказов… А на реке хорошо, тихо, только вода чуть журчит, и листья у ив шумят.
Из-под куста, боком как-то, выносит Николаича. Выносит и на меня несет, а он еще пригибается, перебежками короткими, и рукой мне так машет, мол, «погодь, стой!». Ну, Николаича время не берет, мелкий тощий дедок с гонором на десятерых. И пьет запойно. Судя по всему, сейчас как раз в процессе.
— Юрка! Ты откуда? Здорово. Мою не видел?
— Привет, Николаич! Что, партизанишь?
— Пью я. Неделю уже пью. Моя, курва, из дома выгнала и не пускает. Встречу — убью, паскуду! — он грозно сверкнул водянистыми, белесыми глазами — неделю уже не жрал, только пью. Вот — он вытащил из кармана грязного пиджака свеклу в земле и пару морковин — что с огорода взял, то и жру. Пока моя не видит — он быстро запихнул все обратно, воровато оглянулся
— Ну ты даешь, Николаич! Прям диверсант — меня разбирал смех — А пьешь на что?
— А не твое дело! — он снова сверкнул глазами, дохнул таким перегаром, что меня замутило. Глаза бешенные, злые, не знал бы его с детства — испугался — Слышь, дай полтинник, а? Я как с запоя выйду, отдам, ты же меня знаешь. Ну, дай, а? А то помру! — сказал угрожающе, а потом опять на жалость — Жалко тебе, что ли, да?
— Да нет, не жалко — ну какой актер пропадает — Только ты ж пропьёшь!
— Не, водка у меня есть — он распахнул пиджачишко, из внутреннего кармана торчало горлышко — Пожрать бы мне
— Ну на тебе полтину.
— Вот спасибо тебе! Слышь, а чего тебя давно видно не было? Уезжал куда?
— Было дело, да вот, вернулся. Вернулся, а ты все пьешь!
— Ну как без этого — Николачи самодовольно выпрямился, глаза у него жили своей жизнью, сверкали зло, косили по сторонам — теперь без этого дела никуда!
Он придвинулся ко мне ближе, схватил за руку, снова воровато оглянулся по сторонам, и хриплым шепотом:
— Одолели меня, суки! Совсем замучили, потому и пью!
— Кто одолел-то?
— Бесы! — глаза его так и бегали по сторонам, рука тряслась — Сейчас я от них сбежал, обманул я их. Они меня в огороде караулили, а я берегом ушел, берегом — он сделал рукой волнообразное движение, показывая, как именно он ушел — Вон Михалыч мне хлебушка дал, хороший он мужик, только с бесами дружит, ну я и от него сбежал. А потом в город за водкой бегал, когда они меня на реке караулили — шепот его превратился в скороговорку, быстро-быстро, и глаза с такой же скоростью бегали по сторонам, в глазах метался страх — так ты не выдавай меня, лады? А главное, моя спросит — ты меня не видел!
— А что, твоя тоже с бесами? — с ним такое бывает, все знают. Он пьет запоем неделю, редко две, допивается до чертей, а потом его отпускает. До следующего раза.
— Хуже! Она хуже! — страх в его глазах превратился в панический ужас — Хуже! Ты уж не выдавай меня, хорошо?
— Ладно — я с трудом оторвал его руку от своего рукава — ни бесам не выдам, ни бабе твоей. Бросал бы ты пить, Николаич, а то того… Сам вон уже на черта похож стал
Он сник, по небритой грязной щеке покатилась слеза:
— Самому надоело. Устал я, Юрик, устал. И жрать хочется, сил нет. И дела в доме, баба вон орет на всю деревню. Только боюсь я их. А как выпьешь, так и не страшно. Ладно, бывай, пойду я. Куда — не скажу! — он попытался хитро подмигнуть, получилось жуткая скорченная рожа. Хлопнул меня по плечу, и пошел, боком, перебежками, пригибаясь к земле, обратно к реке
Да, точно я дома. И ничего у нас не изменилось. И как только здоровья ему хватает, другой бы давно в ящик сыграл, а этот вон, все бегает. Бесы его одолели, понимаешь. Пошел я себе дальше к дому, только радости у меня слегка поубавилось. Хотя, если разобраться, я и Николаича рад видеть. Мужик-то он не плохой, безвредный. Запойный только.
К вечеру Саня подошел, Яшка, Коля, сосед Василич прихромал. Сели мы на лавочке под березой, у забора, вынес я коньячку заграничного бутылку, закусить. И пошли разговоры: да кто уехал, кто приехал, да там москвичи дом купили, а там Семеновы окончательно в город перехали…
— А Смирновы, смотрю, какую домину отгрохали!
Страница
1 из 12
1 из 12
