Бесы

Идет себе, голову опустил, бормочет что-то под нос, идет сквозь толпу как нож сквозь масло. Вокруг орут, руками машут, а этот идет, идет, вдруг девчонку эту, которая ревет-задыхается, цап за руку, и повел за собой. Мимо меня шел, другой рукой меня за руку — и повел. Вокруг рожи красные, руки мелькают, слюна брызжет, а мы идем, и они нас как не замечают. Вывел он нас из толпы, отпустил, и дальше пошел, не оборачиваясь, и головы не поднимая. Бурчит себе что-то под нос, что-то вроде «Господи» да «Христос», толком не понятно. Я девчонку успокоил, как мог, только как тут успокоишь-то? Высмотрел я в толпе ее мать, вытащил, пощечину влепил и к дочке оттащил. А она бьется, вырывается, обратно. Я ей прямо в лицо зарычал: «о дочери подумай!». Она вроде в себя пришла, не совсем правда, но все-таки. Схватила дочку на руки, и бежать оттуда.

Тут успокоилось все неожиданно, как по сигналу, разом. Просто — раз! и все. Драться перестали, орать тоже, но ходят молча туда-сюда по этой площади, друг на друга натыкаются, как на деревья в лесу, друг друга не видят. Кто-то сел на землю, сидит, слюни пускает, кто-то себя в лоб бьет, кто-то просто лицом в столб уперся и стоит так. Я к одному, другому: «эй, эй, что с тобой?» — не видят меня, не слышат, глаза стеклянные, белые, страшные. Просто нечеловеческие.

Потом вдруг опять, как по команде, заорали все, завизжали, вцепились друг в друга, в один клубок, в кашу, вокруг меня, перед глазами лица перекошенные мелькают, пальцы… И глаза: безумные, бешенные, одинаковые. Как я оттуда выбрался и не помню. Помню, как по мосту бежал из города, упал один раз, руку в кровь ободрал, а в голове мысли, как червяки черные, жрут друг друга, жрут, душат, давят…

Кое-как дотащился до лесочка, упал на траву под березой, лежу, в небо гляжу, а небо надо мной кругом ходит. Небо синее, огромное, облака как горы. Потихоньку кровь в голове стучать перестала, дыхание выровнялось. И тут слышу: идет кто-то. Приподнялся, вижу по дорожке идет этот самый монах, и ведет, буквально на себе тащить моего другана Саньку. Санек идет еле-еле, как больной, ноги у него подгибаются, если бы этот его не поддерживал, точно бы упал. А монах уже не бормочет под нос, а повторяет громко, в полный голос:

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!

Подошли они ко мне, монах Саню рядом опустил, сам сел поодаль. Саня кулаками глаза трет, дышит тяжело. Потом майку рванул на шее, застонал негромко. Сам совсем бледный, на лбу испарина.

— Что с ним? — спрашиваю монаха

Тот только плечами пожал.

— Нормально, Юрок, я в порядке — сказал Саня слабым голосом — правда, в порядке.

Откинулся, лег на траву, глаза кулаками закрыл:

— Даа… Я такого и представить себе не мог. Я… — он тер кулаками глаза, словно в них было полно песку — даже не знаю, как это назвать…

— Что назвать? Что видел-то?

— Был я на этом «изгнании», черт меня дернул туда идти!

— Делать тебе не фига?! — я просто в ужас пришел.

— Яшка мне сказал, что ты туда пойдешь. Я тебя, дурака, выручать пошел! Прихожу к церкви, а там уже толпа стоит, бабы, мужики, детей притащили зачем-то. Придурки, детей-то зачем?! Подъехал этот поп святой, ну, которого вызвали, с охраной, на двух «крузаках» и «мерине», затонированные намертво. Охрана вылезла, здоровенные бычары, толпу оттеснили, этот вылез и наш поп вышел. Притащили бабку эту несчастную, мать этой. Она как начала выть, визжать и вырываться. Этот новый поп начал что-то там орать, кадилом машет и орет, а вокруг народ на колени падает, крестятся… — Саня все тер кулаками глаза — пальцы кривые, в лоб себя бам! бам! до синяков, у некоторых слюна течет, а глаза… — его передернуло — глаза белые, выкаченные, как бельмы. Потом поп заорал что-то, завизжал, и все друг на друга бросились, лица друг другу царапают, визжат, люди так визжать не могут, у меня чуть уши не лопнули. Рвут друг друга, просто в клочья рвут, дети орут, женщины… Женщины хуже всего. Нет, нет, хуже всего дети — его передернуло — на меня кто-то сзади напрыгнул, я его скинул, в кто-то зубами как в плечо вцепится, представляешь, зубами! Кто-то снизу за ноги хватает, и все визжат, глаза выкачены… Глаза эти везде и зубы, и ор это… — он зажал уши руками — Потом разом все затихли, ходят кругами, друг на друга натыкаются и только в лоб себя бам! бам! А поп это орет что-то в середине благим матом. Потом они все вместе каак заорут! И опять ходят, натыкаются друг на друга, как слепые. Потом поп опять завизжал, и они опять друг друга рвать начали. Кровищи… Только они, похоже, боли не чувствуют совсем. Если бы не монах, то мне, наверное, конец. Либо разорвали меня, либо я с ума сошел бы. А он просто подошел, за руку меня взял и вывел оттуда. Они от него шарахаются, визжат на него, руки тянут, но схватить не могут. Он их как не видит, идет себе, в землю смотрит и идет. А эти… Знаешь, они вроде с виду — люди.