Добавить в моё избранное
31 мин, 25 сек 4637
Тепло окутало тело, ватными клубами заполнило сознание, путая мысли, погружая в сон…
Ей снилось, что они с Лёшей идут узкой лесной тропой, вроде той, что привела к черничному эльдорадо. Всё теснее сдвигаются стволы, всё выше хребты корней над степями из бурой хвои. Тропа упирается в дебри из репейника с толстыми стволами. Они идут напролом, репей цепляется за одежду, валится за шиворот, ноги царапает чертополох, но молодые люди продолжают путь. Тропа, увитая корнями, забирает вверх. Подъём постепенно становится круче, в подошвы упираются острые камни. Взгляд назад — внизу осталась непроходимая тайга. Светлеет, тропа раздаётся вширь, деревья редеют. Тропа вдруг обрывается — они на вершине высокого пологого холма. Позади — море тайги, теряющееся за горизонтом, впереди — очертания города, похожего на родной Новокузнецк. Словно подхваченные ветром, они несутся по направлению к нему. Вот они уже проносятся над крышами. Сердце замирает, обливается кровью — город мёртв. Хрущёвки, белокаменные девятиэтажки времён застоя, шпили новостроек застыли искусственным скелетом из кабинета биологии, серые улицы — безжизненные сосуды с навек застывшей кровью. По глянцевым пластиковым окнам разлито цементного цвета небо.
Полёт закончился на ветхой лоджии старой пятиэтажки, выходящей на некогда оживлённую улицу. Город, оказывается, не совсем умер — внизу как будто копошатся люди. Подпрыгнувшее было сердце схватывает дрожь — знакомые худые силуэты, охваченные беспрестанным тремором, длинные руки, скрюченные пальцы, судорожные движения, бледно-зелёные светящиеся глаза.
Кто-то плачет. У серого приземистого учреждения напротив — маленькая девочка зарылась лицом в ладони. К сердцу прижат растопыривший лапы, точно зовущий на помощь бурый медвежонок. Тихо и медленно отворяется дверь здания. В черноте выхода сверкнули зелёные глаза. Вот он на крыльце — бледный, в грязной майке, балахоном висящей на тощем теле, руки вытянуты перед собой, как у зомби. Беги, девочка, беги! Но она не видит его, погружённая в скорбь. Узловатые пальцы вцепились в плечи. Ребёнок дёрнулся как от разряда, но не обернулся, лишь руки безвольно опали. Замер, распластанный на стылом бетоне медвежонок. Зарумянилась бледная полубезумная физиономия. Миловидное, овальное курносое личико сереет, синеют губы, глаза полнятся тревогой.
Через миг они уже сами на том крыльце. Улица пуста, лишь давешний ребёнок сидит на голом бетоне, обхватив ручками колени. Её трясёт. Лена легонько касается её плеча. Маленькая ладошка хлёстко бьёт по руке, по бетону резко чокают, удаляясь, каблучки детских полуботинок. Эхо гулко отскакивает от мёртвых стен. Они одни в осаждённом городе. Узкий переулок, сжатый длинными серыми хрущёвками. Застывшие у тротуара машины прибавляют тесноты. Иногда попадаются прохожие (люди) — больные лица, глаза в пол, — спешащие перейти на другую сторону, завидев их. Переулок выходит на обширную площадь — лабиринт из хаотично наваленных баррикад, среди которых тут и там рассеяны палатки. Лагерь осаждённых. Последний оплот. Встречают их молчанием. Кто-то скрывается в палатке, кто-то плюётся, каждый взгляд полон желчи, иные не снисходят даже до взгляда.
В укутавшей площадь густой едкой дымине промелькнул крохотный светлый отблеск. На миг сокрытая густыми клубами дыма, оранжевая точечка, подрагивая, медленно плывёт к ним навстречу, как блуждающий огонёк на болоте. Осаждённые замерли, настороженные странным явлением. Отблеск растёт, принимая знакомые очертания, и вот из тумана появляется женщина, осторожно несущая высокую стеариновую свечу. Рядом раздаётся скрежет зубов, кто-то крепче сжал кусок кирпича… Женщина одета в рубище, но простое лицо сияет неизъяснимым благородством, глаза влажны от слёз сострадания. Как по волшебству во второй руке возникает вторая, нетронутая пламенем свеча. Женщина зажигает её от первой, дрожащие руки ближайшего к ней беженца, сидящего у палатки на грязном полуразбитом ящике из под фруктов, жадно принимают неожиданный дар. Ровное пламя освещает закопченное, заросшее щетиной лицо — уже не враждебное, просто смертельно усталое, переливается перламутром скупая слеза — радости и благодарности. Женщина парит от палатки к палатке, неся светоносный дар дальше: кто-то, матерясь, отталкивает руку со свечой, кто-то отвернулся, а кто-то, как первый, благодарно кивая, принимает свет и заботу…
Смена декораций: они поднимаются в гору в составе некой процессии. У каждого (в том числе у них) в руках по свече. Вокруг бушует буран, язычок пламени зябко дрожит, грозя угаснуть. Лене приходится накрывать его тёплой шалью, которой она укутана. Ноги скользят и разъезжаются — гололёд. Иные падают и съезжают. Иные остаются внизу, не в силах идти выше. Буран лютует, бритвы снежинок впиваются в лицо. Лёша нежно обнимает за плечи, не даёт упасть. Под ногами уже настоящий лёд, ветер сбивает с ног, перед глазами только снежная мгла, хочется просто упасть и зарыться в мягкий снег.
Ей снилось, что они с Лёшей идут узкой лесной тропой, вроде той, что привела к черничному эльдорадо. Всё теснее сдвигаются стволы, всё выше хребты корней над степями из бурой хвои. Тропа упирается в дебри из репейника с толстыми стволами. Они идут напролом, репей цепляется за одежду, валится за шиворот, ноги царапает чертополох, но молодые люди продолжают путь. Тропа, увитая корнями, забирает вверх. Подъём постепенно становится круче, в подошвы упираются острые камни. Взгляд назад — внизу осталась непроходимая тайга. Светлеет, тропа раздаётся вширь, деревья редеют. Тропа вдруг обрывается — они на вершине высокого пологого холма. Позади — море тайги, теряющееся за горизонтом, впереди — очертания города, похожего на родной Новокузнецк. Словно подхваченные ветром, они несутся по направлению к нему. Вот они уже проносятся над крышами. Сердце замирает, обливается кровью — город мёртв. Хрущёвки, белокаменные девятиэтажки времён застоя, шпили новостроек застыли искусственным скелетом из кабинета биологии, серые улицы — безжизненные сосуды с навек застывшей кровью. По глянцевым пластиковым окнам разлито цементного цвета небо.
Полёт закончился на ветхой лоджии старой пятиэтажки, выходящей на некогда оживлённую улицу. Город, оказывается, не совсем умер — внизу как будто копошатся люди. Подпрыгнувшее было сердце схватывает дрожь — знакомые худые силуэты, охваченные беспрестанным тремором, длинные руки, скрюченные пальцы, судорожные движения, бледно-зелёные светящиеся глаза.
Кто-то плачет. У серого приземистого учреждения напротив — маленькая девочка зарылась лицом в ладони. К сердцу прижат растопыривший лапы, точно зовущий на помощь бурый медвежонок. Тихо и медленно отворяется дверь здания. В черноте выхода сверкнули зелёные глаза. Вот он на крыльце — бледный, в грязной майке, балахоном висящей на тощем теле, руки вытянуты перед собой, как у зомби. Беги, девочка, беги! Но она не видит его, погружённая в скорбь. Узловатые пальцы вцепились в плечи. Ребёнок дёрнулся как от разряда, но не обернулся, лишь руки безвольно опали. Замер, распластанный на стылом бетоне медвежонок. Зарумянилась бледная полубезумная физиономия. Миловидное, овальное курносое личико сереет, синеют губы, глаза полнятся тревогой.
Через миг они уже сами на том крыльце. Улица пуста, лишь давешний ребёнок сидит на голом бетоне, обхватив ручками колени. Её трясёт. Лена легонько касается её плеча. Маленькая ладошка хлёстко бьёт по руке, по бетону резко чокают, удаляясь, каблучки детских полуботинок. Эхо гулко отскакивает от мёртвых стен. Они одни в осаждённом городе. Узкий переулок, сжатый длинными серыми хрущёвками. Застывшие у тротуара машины прибавляют тесноты. Иногда попадаются прохожие (люди) — больные лица, глаза в пол, — спешащие перейти на другую сторону, завидев их. Переулок выходит на обширную площадь — лабиринт из хаотично наваленных баррикад, среди которых тут и там рассеяны палатки. Лагерь осаждённых. Последний оплот. Встречают их молчанием. Кто-то скрывается в палатке, кто-то плюётся, каждый взгляд полон желчи, иные не снисходят даже до взгляда.
В укутавшей площадь густой едкой дымине промелькнул крохотный светлый отблеск. На миг сокрытая густыми клубами дыма, оранжевая точечка, подрагивая, медленно плывёт к ним навстречу, как блуждающий огонёк на болоте. Осаждённые замерли, настороженные странным явлением. Отблеск растёт, принимая знакомые очертания, и вот из тумана появляется женщина, осторожно несущая высокую стеариновую свечу. Рядом раздаётся скрежет зубов, кто-то крепче сжал кусок кирпича… Женщина одета в рубище, но простое лицо сияет неизъяснимым благородством, глаза влажны от слёз сострадания. Как по волшебству во второй руке возникает вторая, нетронутая пламенем свеча. Женщина зажигает её от первой, дрожащие руки ближайшего к ней беженца, сидящего у палатки на грязном полуразбитом ящике из под фруктов, жадно принимают неожиданный дар. Ровное пламя освещает закопченное, заросшее щетиной лицо — уже не враждебное, просто смертельно усталое, переливается перламутром скупая слеза — радости и благодарности. Женщина парит от палатки к палатке, неся светоносный дар дальше: кто-то, матерясь, отталкивает руку со свечой, кто-то отвернулся, а кто-то, как первый, благодарно кивая, принимает свет и заботу…
Смена декораций: они поднимаются в гору в составе некой процессии. У каждого (в том числе у них) в руках по свече. Вокруг бушует буран, язычок пламени зябко дрожит, грозя угаснуть. Лене приходится накрывать его тёплой шалью, которой она укутана. Ноги скользят и разъезжаются — гололёд. Иные падают и съезжают. Иные остаются внизу, не в силах идти выше. Буран лютует, бритвы снежинок впиваются в лицо. Лёша нежно обнимает за плечи, не даёт упасть. Под ногами уже настоящий лёд, ветер сбивает с ног, перед глазами только снежная мгла, хочется просто упасть и зарыться в мягкий снег.
Страница
9 из 10
9 из 10
