Солнце для мертвых

И парни отступили. Правда, потом, когда выяснилось, что на трамвайной остановке больше никого нет, они снова приблизились. Делали вид, что заняты своим разговором. Мужчина быстро оценил обстановку.

— Ну, не бойтесь, — сказал он ей. — Ничего страшного. Сейчас народ подойдет, магазины вокруг…

И тут парни окружили их. Один ударил женщину, она упала.

— Э, парни, сбесились? — только и смог проговорить мужчина, потому что следующий удар свалил и его.

Однако он быстро поднялся. Парни побежали, мужчина погнался, нагнал последнего, сделал подножку — тот упал. Мужчина поднял его, встряхнул и ударил. Парень снова упал.

— В милицию бы тебя, гада, — проговорил мужчина, — да жаль, связываться не охота. — Он наподдал парню под зад. — Ползи, гаденыш. Кто тебя научил женщин бить?

А потом подошел трамвай. Мужчина и женщина разошлись. Мужчина сел в трамвай, и только через несколько остановок обнаружил, что парни — здесь, едут вместе с ним.

Пока народу было много, он не боялся. Потом, перед конечной остановкой, в трамвае осталось совсем немного пассажиров, и мужчина забеспокоился.

Ну, а уж на конечной, когда вышли только он и парни, он и вовсе испугался. Ведь у него тоже были дети.

Ему нужно было перейти линию. Как назло, кругом не было ни души — поздно, да и мороз загнал всех в дома. Надо было не выходить из трамвая, подумал он. Но теперь поздно. Трамвай проскрежетал на повороте и умчался — веселый, светлый, сияющий, как ёлочная игрушка. И мужчина остался один против четверых на дорожке среди заметенных снегом зарослей тальника.

— Глазастый ты, дядя, узнать можешь, — сказал ему один из парней.

— Куртка у него хорошая, — сказал другой.

— Мне тоже нравится, — сказал третий.

— Жаль — никому не достанется… — сказал четвертый.

Наверное, надо было бежать. С четырьмя такими бугаями ему не справиться. Но бежать было бы позором. Он стоял и ждал, и даже не успел защититься, когда перчатка со свинцом ахнула его в висок. Он не упал, просто удивился силе удара. Он даже ответил — слабо, потому, что парень успел уклониться. «Каратист, падла» — подумал он.

— Ребята, может, разойдемся, а? — спросил он, все еще отказываясь поверить в происходящее.

— Ага, сейчас разойдемся, старый мудак, — ответили ему. И новый удар.

Он снова устоял, и красная пелена застлала ему глаза, и страх отступил, и он с ревом кинулся на переднего, на этого гаденыша, который хотел вмешаться в его жизнь, обидеть его детей и жену, обидеть не рожденного еще ребенка, поломать все, что с таким трудом он создал и выстрадал.

Потом был еще удар, и еще один. Он в удивлении смотрел, как нож погружается в него, выскакивает, как живой, в крови, и погружается снова. И после боли, после удивления — что можно вот так просто взять и решить всё, все проблемы, — он почувствовал стыд. И уже в самом конце — мучительное чувство жалости ко всем, кого он любил, и кто оставался здесь, в этом жестоком несправедливом мире.

И вот теперь, в холодном утреннем трамвае, он, белый, как снег, и такой же холодный — даже холоднее, — ехал на поиски.

На остановках входили люди, вагон наполнялся, все места заняли, и только одно — рядом с ним, — оставалось свободным.

Он не думал об этом. Он не думал о людях, стоявших вокруг. Он знал, что не зря поднялся с кровавого снега, не зря вернулся в этот мир. Это ведь что-то значило, зачем-то это было нужно — оживить его замороженное сердце, поднять его на ноги и толкнуть вперед, вдохнув жизнь в мертвое тело.

Он сошел на той же самой остановке, где все это началось. Было еще рано, магазины закрыты, и он знал, что убийц здесь нет. Наверное, они еще спят после пьяной ночи.

Он видел голубоватые фигуры людей, торопившихся по делам, детей, которых взрослые вели в детсады и ясли, он узнавал этот мир, но не принадлежал ему. Он был холодный, как фонарный столб. Или как пешеходная «зебра» под слоем голубого льда. Но ведь он и не хотел сюда возвращаться.

Черный снег скрипел под его ногами, когда он прохаживался взад-вперед вдоль остановки, за коммерческими киосками. Скрипел снег, и скрипело его мертвое тело, которое не разлагалось только благодаря морозу, ударившему ночью.

Нет, разложение уже началось — очень медленно, пока не заметно. Он должен был избегать мест, где разложение пойдет быстрее. Например, он не должен долго находиться в помещении. Или в переполненном транспорте.

И еще он понял, что должен торопиться. Он должен отыскать их до того, как превратится в набор первоначальных элементов, до того, как вечный Хаос притянет его к себе и вольет в себя. Камень к камню, тьма к тьме.

Он потер руки, не чувствуя их. Потер лицо. Что-то рождалось в нем, какое-то неведомое прежде чувство, что-то, что доступно лишь мертвым. Он понял, что ни время, ни расстояние для него теперь не играют никакой роли.