Добавить в моё избранное
36 мин, 54 сек 10101
Так же открыто мог прочесть за праздничным столом что-либо типа «Царя Никиты» Пушкина. Не скрываясь, смотрел эротические и даже порно фильмы. Дарил подобные диски и книги другим; мне в частности диск «Лука Мудищев» Баркова и ксерокопию книги поэм Лермонтова в том же роде с соответствующими рисунками. Мог отколоть сам подобные шуточки.
Еще одно нельзя было потом забыть: как, выходя из автобуса, привозившего из «садика», у своего дома, вручал он каждой женщине конфету «Коровка», чем заслуживал дополнительную любовь к себе. А второй тост за каждым нашим столом так и остался таким, какой всегда провозглашался им: «За женщин!».
Кое-что интересное добавила к тому, что мы видели сами в нем, его дочь, Вера, к которой он обращался не иначе как «доченька». То, что у уже умершей жены его было больное сердце, и поэтому после работы она ложилась с книгой отдыхать, а он оставался с тещей, простой, приехавшей из деревни женщиной, и она подробно рассказывала ему всё, что произошло за день: с кем встретилась, и о чем с каждым говорили.
Поневоле вспомнилось, как когда-то то же самое пыталась мне рассказывать моя мама. Мое поведение при этом было совершенно иным: мне эти люди, которых я не знал, были совсем неинтересны, и я говорил об этом. Не понимал, что её требуется выговориться — она возмущенно реагировала словами: «Ну, какой же ты отвратительный!».
А у него терпения хватало, и недаром теща так любила его. Даже осталась жить у него после того, как жены его не стало.
Для меня он оказался бесценной находкой. Несмотря на свой возраст, был любознателен как никто, и вскоре я смог ознакомить его со своими исследованиями в области простых чисел. Поразило, насколько хорошо разобрался он с тем, что получилось у меня, и как до мелочей всё запомнил. А потом дал ему прочесть свои литературные вещи: он был первым, кто прочел их все, и я недаром назвал его «моим любимым читателем».
Расходились мы с ним только в одном: в религиозной вере каждого. Я пришел к ней еще там, в России, познакомившись с Торой и поразившись, насколько верно была предсказана в ней судьба нашего народа, но в синагогу впервые пошел лишь здесь, в Америке. Конечно, до конца религиозным не стал: не мог отказаться по субботам от пользования компьютером, готовки себе пищи и поездок на дешевые распродажи, сэйлы, на которые нас возила Вера на своей машине. Но всегда собирал у себя всю нашу постоянную компанию соседей по дому по религиозным праздникам: на пасхальный седер, на Рош-Ашана, Симхас-Тойре и Пурим. В неё кроме евреев входила и бакинская армянка, которая за то меня прозвала «главным евреем нашего дома». Ну, и хоть молился дважды каждый день, но у себя — поскольку синагога здесь, в Лонг Биче, слишком далеко от дома.
А Фима говорил, что Его нет: нет, и всё. Только не один я, но и еще кое-кто, религиозные куда больше меня, считали, что мало кто так искренне соблюдает заповеди Его: так близок к Нему поэтому даже более некоторых религиозных.
Но однажды захотел, чтобы я сводил его в синагогу. Она была далеко от нашего дома, и нас повезла туда на своей машине его старшая правнучка, студентка университета. Там я попросил вызвать его к Торе; прочел за него соответствующие благословения. Он спросил потом, зачем я назвал его Хаимом, а не Ефимом, как записал его при рождении казенный раввин.
Мы очень сблизились с ним, и я рассказал ему немало о себе. Он тоже: доверяли мы друг другу полностью.
Я понял это особенно по его просьбе, которой я не ожидал никак. Незадолго перед этим он увидел у меня вставленную в рамку фотографию моей мамы с её сестрами, старшей и младшей моими тетями. Сказал ему, что сосканировал старую, небольшую и бледную, фотографию и сумел улучшить её на компьютере с помощью программы Microsoft Office Picture Manager.
Он сразу пошел к себе и вернулся с фотографией, которую попросил улучшить. Молодой парень позади остальных находился в тени и получился очень темным, слабо различимым. Я не узнал Фиму, и не удивительно: там ему было восемнадцать, а я знал девяностолетнего.
Еще одно нельзя было потом забыть: как, выходя из автобуса, привозившего из «садика», у своего дома, вручал он каждой женщине конфету «Коровка», чем заслуживал дополнительную любовь к себе. А второй тост за каждым нашим столом так и остался таким, какой всегда провозглашался им: «За женщин!».
Кое-что интересное добавила к тому, что мы видели сами в нем, его дочь, Вера, к которой он обращался не иначе как «доченька». То, что у уже умершей жены его было больное сердце, и поэтому после работы она ложилась с книгой отдыхать, а он оставался с тещей, простой, приехавшей из деревни женщиной, и она подробно рассказывала ему всё, что произошло за день: с кем встретилась, и о чем с каждым говорили.
Поневоле вспомнилось, как когда-то то же самое пыталась мне рассказывать моя мама. Мое поведение при этом было совершенно иным: мне эти люди, которых я не знал, были совсем неинтересны, и я говорил об этом. Не понимал, что её требуется выговориться — она возмущенно реагировала словами: «Ну, какой же ты отвратительный!».
А у него терпения хватало, и недаром теща так любила его. Даже осталась жить у него после того, как жены его не стало.
Для меня он оказался бесценной находкой. Несмотря на свой возраст, был любознателен как никто, и вскоре я смог ознакомить его со своими исследованиями в области простых чисел. Поразило, насколько хорошо разобрался он с тем, что получилось у меня, и как до мелочей всё запомнил. А потом дал ему прочесть свои литературные вещи: он был первым, кто прочел их все, и я недаром назвал его «моим любимым читателем».
Расходились мы с ним только в одном: в религиозной вере каждого. Я пришел к ней еще там, в России, познакомившись с Торой и поразившись, насколько верно была предсказана в ней судьба нашего народа, но в синагогу впервые пошел лишь здесь, в Америке. Конечно, до конца религиозным не стал: не мог отказаться по субботам от пользования компьютером, готовки себе пищи и поездок на дешевые распродажи, сэйлы, на которые нас возила Вера на своей машине. Но всегда собирал у себя всю нашу постоянную компанию соседей по дому по религиозным праздникам: на пасхальный седер, на Рош-Ашана, Симхас-Тойре и Пурим. В неё кроме евреев входила и бакинская армянка, которая за то меня прозвала «главным евреем нашего дома». Ну, и хоть молился дважды каждый день, но у себя — поскольку синагога здесь, в Лонг Биче, слишком далеко от дома.
А Фима говорил, что Его нет: нет, и всё. Только не один я, но и еще кое-кто, религиозные куда больше меня, считали, что мало кто так искренне соблюдает заповеди Его: так близок к Нему поэтому даже более некоторых религиозных.
Но однажды захотел, чтобы я сводил его в синагогу. Она была далеко от нашего дома, и нас повезла туда на своей машине его старшая правнучка, студентка университета. Там я попросил вызвать его к Торе; прочел за него соответствующие благословения. Он спросил потом, зачем я назвал его Хаимом, а не Ефимом, как записал его при рождении казенный раввин.
Мы очень сблизились с ним, и я рассказал ему немало о себе. Он тоже: доверяли мы друг другу полностью.
Я понял это особенно по его просьбе, которой я не ожидал никак. Незадолго перед этим он увидел у меня вставленную в рамку фотографию моей мамы с её сестрами, старшей и младшей моими тетями. Сказал ему, что сосканировал старую, небольшую и бледную, фотографию и сумел улучшить её на компьютере с помощью программы Microsoft Office Picture Manager.
Он сразу пошел к себе и вернулся с фотографией, которую попросил улучшить. Молодой парень позади остальных находился в тени и получился очень темным, слабо различимым. Я не узнал Фиму, и не удивительно: там ему было восемнадцать, а я знал девяностолетнего.
Страница
2 из 10
2 из 10
