Исповедь

Окончив трапезу, диван тает, как мороженое, расползаясь по полу.->

Мартовский Заяц кусает бутерброд, жует, неожиданно одной лапкой хватается за горло, другой стучит по столу. Шерсть на голове Зайца вплоть до ушей линяет на красный. Он, задыхаясь, падает на стол. Глаза вылезают из орбит, падают на блюдце. Распухший язык вылезает изо рта, откуда на стол сыпятся шестеренки.

Болванщик равнодушно смотрит на происходящее, прихлебывая из чашки. Мертвый Заяц сползает под стол. На голову Болванщика, сминая цилиндр, пробивая череп, падает бункерное загрузочное устройство. Болванщик выливает туда остатки чая из чашки, загребает рукой шестеренки и отправляет в бункер. Болванщик наклоняет голову. Шестеренки врастают в мозг, закручивая извилины в причудливые узоры. Болванщик поднимает голову. Ставшие бездонно черными глаза округляются, в центре появляются белые изогнутые зигзагами стрелки, по краям проступают цифры, довершая построение часов.

В голове проносится: «Всего лишь условность кошмара?»

Стол, Болванщик, мертвый Заяц становятся все меньше и меньше, словно удаляясь, пока не исчезают полностью.

Стою один в кромешной темноте. В абсолютной пустоте.

Хочется наполнить окружающее пространство звуками, — музыка, речь, треск ломающегося дерева, звон разбиваемого стекла — чтобы разбить темноту, чтобы сломать ощущение, что ты один.

Кусок темноты впереди просветляется, так что становятся видны: узкая извилистая река и парящий цилиндр. Подхожу. Внутри цилиндра концентрические окружности: чем глубже внутрь цилиндра, тем диаметр меньше. В центре цилиндра возвышается черный ствол, на который нанизаны деготные стрелки часов: одна стрелка на каждую концентрическую окружность. Самая верхняя стрелка вращается медленнее всех, но чем глубже спускаешься внутрь цилиндра, тем явственнее стрелки убыстряют ход, так, что самая маленькая сливается в однородную черную окружность.

Скульптура времени.

Скульптура ощущения времени.

Скульптура условности времени.

Чем меньше думаешь о времени, тем медленнее оно идет. Кажется: до окончания оборота еще целая вечность. Но чем глубже проникаешь в ткань времени, чем больше задумываешься о сути, чем тщательнее считаешь, сколько осталось, тем явственнее понимаешь: насколько время скоротечно, насколько мал один оборот, за который надо успеть сделать все.

Глаза устают следить за сюрреалистичной картиной бега десятков стрелок, голова кружится, но оторвать взгляд от подобного образа времени невозможно.

Цилиндр медленно погружается в воду реки, пока не исчезает полностью.

Осторожно шагая по темноте, захожу в реку. Вода проникает в ботинки, намокают брюки и носки, неприятно прилепляя одежду. Шагаю по реке, подчиняя маршрут извилистому руслу. По мере продвижения перед глазами проносятся картины прошедшей жизни: от рождения до текущего момента: хорошее и плохое, успехи и неудачи, то, что хотелось бы забыть и то, чем гордишься: снова вижу, как брат взлетает и падает на асфальт, снова закрываются дверцы лифта, снова вхожу в ванную, снова выхватываю светом фонарика красную воду. Дно реки крайне неровно: вода доходит до щиколоток, а через десяток шагов погружаешься по пояс. Может это та самая легендарная Лета? Отсюда и картины прошлого.

По мере того, как продвигаюсь по реке, как всплывают образы прошлого, как снова возникает цилиндр с множеством стрелок, как в размышления врываются реплики Болванщика — приходит ответ на загадку времени.

Если время всего лишь условность, то его ощущение можно менять: делать секунду равной минуте, минуту — часу, час — году, год — всей жизни. Единственное, что необходимо для этого — не поддаваться течению. Набрасывать на ноги кандалы, привязывать гири, замедляющие ход. Кандалы будут натирать ноги, оставлять язвы, раздирать плоть, причиняя невообразимую боль, окрашивая воду в отвратительный цвет крови, но только так возможно спорить со временем.

Теперь послушайте секрет как надо жить. Секрет от человека, который всегда боялся не успеть и всегда опаздывал на одну смерть.

Наполняйте реку времени делами — буйками, за которые возможно схватиться, чтобы удержаться, наполняйте тем, что уплотнит воду-время, превратит ее в непроходимую жижу, а возможно и когда-то сложить в облака, способные вынести за грань времени. В кровавой воде-жиже легко утонуть, не выдержать неравной битвы: кандалы, убившие ноги, утянут на дно, придется с жадностью глотать воздух, пытаясь выплыть на поверхность, но только так возможно спорить со временем.

Кандалы и жижа для меня — история про Чарльза Доджсона, множество листов, оставшихся в стопке и эта исповедь.

Выбираюсь на берег реки.

Лихорадит.

Повествование теряет накал, остроту, распадется на отдельные малопонятные абзацы, напоминающие бред сумасшедшего.

Река растворяется также неожиданно, как и появилась.