Исповедь

Видишь, ты уже понимаешь законы времени. Существует множество вечных тем, но на самом деле вечная тема одна — время. Время, связывающее воедино все сущее. Любой писатель, музыкант, скульптор, словом каждый творец, обращается к тематике времени: пытается разгадать его загадку, увековечить время в образе, способном пленить людей. Каждый человек, каким бы и кем бы он ни был, задумывается о времени. В тот момент, когда видит, как уходят секунды, часы, дни, года, как окрашиваются сединой виски, как плодятся морщины, дряблеют мышцы, растет живот, как вокруг тебя появляются совершенно другие люди, младших поколений, а казавшиеся вечными старики уходят. Это чем-то похоже на зал ожидания. Сидишь, смотришь на табло: изменяющиеся цифры на часах ведут непрекращающийся отсчет; знаешь время отправления, знаешь — еще чуть-чуть и надо уезжать, а остаться так хочется, но ничего поделать не можешь. А потом протягиваешь билет кондуктору. Тяжело вздыхаешь, чуть прикрываешь глаза. Успеваешь разве что расставить память по полкам шкафов и… теперь кажется все. Поезд трогается.

Если тебе удастся не только поймать настроение этих мыслей: неумолимость времени, неотвратимость неизбежного, но и дать людям надежду, что все это можно изменить, хотя каждый знает, что изменить ничего нельзя, тогда будут у тебя ссылки и статьи.

Хотя все это ерунда. Посуди сам: написал писатель рассказ, а потом кто-то посчитал: он достоин того, чтобы получить ссылки или даже получить целую статью. Но что от этого писателю и рассказу? Рассказ как был хорошим без ссылок и статей, так и остался? Он не стал ни лучше, ни хуже. Писателю от этого не прибавилось ни таланта, ни умения. Просто кто-то условно принял: это произведение и этот писатель достойны. Условность. Время — то, о чем все так страдают, то что всех так убивает — такая же условность, обличенная в цифры на табло, стрелки на циферблате, даты на календаре. Мы выстраиваем для себя море условностей: имена, язык, знания, положение, красота, мораль, философия и прочая ерунда. Все это собирается в уродливую, состоящую из множества тонких прутиков конструкцию ходулей, которую каждый нацепляет на себя. Для чего? Чтобы шагать по жизни. Убери одну из условностей и вся конструкция рухнет, человек споткнется и упадет.

— Куда?

— За автомобиль Москвич или в ванну с теплой водой, или в подвал с последним листом и зеркалом.

Поезд неожиданно резко останавливается, слышно как визжат колеса. Снова набирает ход, снова тормозит. Набирает ход. Тормозит. Визжат колеса. Набирает тормозит визжат колеса тормозит колеса визжат набирает набирает колеса тормозит колеса набирает визжит слышно набирает визжит набирает колеса слышно колеса тормозит как слышно набирает.

— Что происходит? — тревожно вглядываюсь в окровавленное окно.

Болванщик зевает:

— Особо буйный пассажир решил остановить время. Дергает стоп-кран, бьется в истерике, будто думает: что-то можно изменить. Хотя, это чем-то похоже на ход времени: разгон, торможение, быстрый ход, остановка. Время не движется равномерно: толчками, будто проходят по руслу сгустки какой-то субстанции.

Болванщик, сделав глоток, продолжает.

— Часто люди говорят: у меня нет времени. Как времени может не быть? Время всегда есть. Оно не может исчезнуть.

— Эту мысль я точно где-то слышал.

— Конечно, ведь это очередная условность. Человек условно решил, что времени нет.

Болванщик вынимает часы из кружки, смотрит на циферблат.

— Кстати, мы сейчас решили именно так. Нам пора. Посмотри внутрь.

Болванщик пускает часы через стол. Неловко, чуть не уронив, ловлю. Нажимаю на защелку, блюдце выскакивает с противоположной от циферблата стороны.

Маленькие зубчатые колеса в этих часах сделаны из перекрученных кусков мяса (кое-где выступают белые кости), из которых растут острейшие металлические иголки. Откуда-то из центра часов появляются люди, попадающие в мясорубку под колесами. Это напоминает знаменитый фрагмент из фильма с Чарли Чаплином. Только здесь людей пронзают иголки, обильно смазывая колеса кровью, ломая кости, превращая человека в бесформенный мешок. Подношу часы к уху, чтобы разобрать стоны, вопли, мольбы о помощи, но слышу лишь упорядоченное тиканье часов, механическую работу времени, перемалывающего людей. Кожаные обескровленные мешки падают к маятнику, подбирающему их, перемещающему неизвестно куда.

Отвлекаюсь от ужасающего процесса в часах.

Темнота пожирает стены вагона, съедает шкафы. Диван превращается в чайник на вершине которого лежит Мышь-Соня. Она просыпается и истошно пищит, потому что чайник засасывает. Слышатся чавкающие звуки. Окончив трапезу, чайник тает, как мороженное, расползаясь по полу.