Исповедь

По окончании работы Чарльз со всех ног бежал домой, чтобы убедиться: с Алисой все в порядке, хотя она в очередной раз становилась живее: бегали озорные глазки, шевелились пальчики, дергались ручки.

Мистер Доджсон фотографировал маленьких девочек, символизировавших моральную частоту и физическое совершенство. Мистер Доджсон стремился зафиксировать краткий миг неземной красоты, который скоро пожрет безжалостное время, превратив прекрасных детей-ангелов в ужасных взрослых монстров, в обилии заполнивших мир.

Особенно мистер Доджсон любил фотографию, где Алиса с венком из ромашек, в блузке с рукавами-волнами, расшитыми синими узорами, сидящая идеально прямо, с чистым невинным взглядом.

Ангел.

Райская красота.

Самое прекрасное, что есть на Земле.

Мистер Доджсон мог часами смотреть на эту фотографию и давить подступающие слезы. Ему казалось: именно такая Алиса махала платком, когда он скрывался за поворотом. Этот снимок напоминал о той глупенькой, наивной, замечательной девочке, которой Чарльз начал рассказывать сказку на лодочной прогулке.

Именно такую Алису он больше всего боялся потерять.

В этот раз мистер Доджсон пришел позже обычного: университетские дела потребовали задержаться. Возвращаться пришлось бегом. Чарльз зажег свечу от лучины: в кабинете все оказалось перевернуто: шкафы раскрыты, постель смята, бережно упакованные вещи раскиданы по полу и — самое главное — стекло на фотокарточке Алисы разбито, а девочка пропала. Мистер Доджсон бросился к стене: тайник — открыт, содержимое — пропало. Чарльз поставил блюдце со свечкой на стол, скинул мокрый от пота пиджак и, тяжело дыша, бросился в подвал.

По ступенькам раскиданы листы. Так и есть — Алиса нашла текст тринадцатой главы Зазеркалья. Этого мистер Доджсон больше всего боялся и в то же время знал: этого не избежать.

Трость предательски соскочила с края ступеньки, подкосившиеся ноги не удержали, и Чарльз кубарем полетел вниз. С отбитыми боками, ноющей спиной мистер Доджсон распластался на полу. Зрение Чарльза неожиданно изменилось: он стал видеть темноту подвала, будто разорванной светом десятков свечей. Перед лицом лежал лист, исписанный каллиграфическим почерком — последняя страница последней главы. Значит, Алиса узнала все. Мистер Доджсон поднял голову. Из висящего на стене зеркала, торчала половина Алисы, стекло переливалось, обтекая девочку, засасывая в себя. Мистер Доджсон выкрикнул имя. Алиса обернулась, протянула руку, словно приглашая Чарльза с собой.

Мистер Доджсон нашел силы подняться, оперся на трость. Сделал шаг. Упал. Падая, мистер Доджсон пнул камешек, лежавший на полу. Камень с огромной силой ударился о зеркало. Стекло пошло трещинами. Мистер Доджсон увидел, как расширился зрачок Алисы, как половину лица исказила гримаса боли. Стекло отваливалось кусками. Алиса поддалась назад, но уже не могла извлечь себя. На самом верху зеркала остался последний большой кусок стекла, который, как гильотина, стал съезжать по пазам рамы, разрезая Алису. Уши мистера Доджсона заложило от вопля. Должно быть, так кричат умирающие ангелы. Чарльз снова вскочил на ноги, снова упал, снова вскочил — точь-в-точь как Белый Рыцарь — и, спотыкаясь, все-таки оказался у стены с разбитым зеркалом.

Мистер Доджсон окунал руки в плоть, сжимал в кулаках обрубки кишок, половину мозга, сердце, желудок, проводил пальцами по куску лица, целовал пропитанную кровью блузку с рукавами-волнами, резал руки о куски зеркала, пытался дрожащими пальцами собрать венок из ромашек, стремясь вернуть райскую красоту, самое прекрасное, что есть на Земле — Ангела.

Свет десятков свечей исчез, погружая Чарльза в темноту. Стены подвала бесшумно раздвинулись, сделав его бесконечным. Пятьдесят шагов в любом направлении — никакой разницы. В отдалении мистер Доджсон услышал Ее приближающийся, самодовольный смех, перемешивающийся с воплем Ангела-Алисы.

В этот момент мистер Доджсон — убежденный христианин, математик, логик — осознал, как неумолимо жестоко время, как страшно однажды не успеть.

Темнота давила Чарльза, заставляя исторгать все новые потоки слез. Мистер Доджсон раз за разом трогал останки изрезанными руками, мешая свою кровь с Алисиной, и все не мог поверить в реальность происходящего, думая: «Может это все-таки сон?»

Чей же это сон?

— Мда, кровища, жестоко, но в твоем стилеЮ — скептически заметил Болванщик, — В целом, довольно посредственная попытка переписать одного писателя, переписавшего другого писателя. Хотя, с другой стороны, это твой вариант, как обмануть время.

— Каким образом?

— Об этом ты скажешь чуть позже.

— Откуда ты знаешь, что я скажу?

— Писатель позволил мне заглянуть на пару страниц вперед.

— Если это попытка переписать другого писателя, то здесь должна стоять ссылка с пояснением?

— Совершенно верно.