Исповедь

— Мы всегда откладываем дела на завтра, — вступает Болванщик.

— Но ведь сегодня когда-нибудь будет завтра.

— Как это сегодня будет завтра? Сегодня всегда сегодня, а завтра всегда завтра. Если всегда откладывать все дела на завтра, то сегодня всегда можно ничего не делать.

— У вас такая черта, ни черта не понятно, что вы говорите.

— Ты разберись: у нас черта или у нас ни черта?

— И вправду хорошо получается, — ухмыляюсь, — прямо точь-в-точь как в сказке.

— За это надо сказать спасибо писателю.

— Какому?

— В рассказ которого мы попали или он придумал нас для него. Он управляет нами или же мы управляем его пальцами, стучащими сейчас по клавишам. Ведь ты зашел именно в это купе, хотя мог оказаться в любом другом. В любом другом, где сидят герои детства. Это здесь Болванщик, Мартовский Заяц и Мышь-Соня, а в соседнем притаились Элли и Тотошка, Карик и Валя, Маленький Принц и Маугли, Чип и Дэйл, Том и Джерри, Пэппи Длинный Чулок и Карлсон, Казаки и Капитан Врунгель. Любимые герои детства, с которыми на исходе можно поговорить о времени. Дети — существа, не отравленные ядом взрослости, самые честные создания в мире: они наивны и говорят все что думают. Детские герои самые честные и могут произнести в глаза то, о чем другие умолчали бы. Хотя на самом деле ты общаешься с самим собой. Монолог перед последней дверью. Просто, если общаешься с самим собой, то могут счесть за сумасшедшего?

— А если говоришь с Болванщиком, Мартовский Зайцем и Мышью?

— Это вполне нормально.

Болванщик опускает часы в чашку, размешивает чай, вращая цепочку, и продолжает:

— В жизни все понимают, что есть время, если о нем не идет речь, а как только начинают задумываться, то размышления причиняют невообразимую боль. Представь: ты летишь в космосе. У тебя есть все время мира, чтобы подумать о времени. Черноту космоса нарушают лишь звезды, но их свет настолько тусклый, что им можно пренебречь. Ты в слизком, неприятном коконе темноты. Пространства нет. До ближайших звезд десятки, сотни световых лет: влево, вправо, вверх, вниз — никакой разницы. А ведь вселенная бесконечная, а если она бесконечная, где у нее конец? Или она расширяется, тогда можно ли догнать край. Или она сжимается, тогда успеешь ли сделать все, прежде чем превратишься в ничто.

— Это уже явно не игра в сказку.

— Писателю надоела сказка, он решил поменять правила. Или мы решили за него. Писатель — человек, и как любой человек он жаждет всех слов на букву «С»: славы, признания, почета, успеха, раскрытия загадки времени. Хочет, чтобы его произведение снабдили ссылками внизу страницы, комментариями, поясняющими всю глубину заложенной мысли, игру слов, аллюзии, титаническую работу над произведением. Он использует тебя, твоих жену, брата, меня, Зайца, Мышь, Чарльза для достижения слов на букву «С», хотя на самом деле разговаривает сам с собой.

— Какого Чарльза?

— Вы смотрите-ка! — пищит Мышь-Соня, приоткрывая один глаз, — тот, кто всегда опаздывал на одну смерть, стал забегать на пол страницы вперед.

— Эти зверюшки с ума сведут своими разговорами, — фраза вырывается неосознанно, я не хотел говорить ее.

— Хотя, может, на самом деле, мы все снимся кому-то другому, — продолжает философствовать Болванщик, — Я, кстати, видел, как до тебя в соседнее купе зашел Черный Король, свалился на койку и захрапел. Жаль, здесь нет большого камня, который надо пнуть для проверки.

Вскакиваю из-за стола.

— У меня же есть про камни, которые пинают, про зеркало и про Чарльза.

Подойдя к одному из шкафов, достаю лист из большой пачки.

— Почитайте.

Передаю лист Болванщику. Тот расправляет его, и, не переставая вытаскивать-топить часы, читает.

Мистер Чарльз Доджсон все чаще просыпался, все чаще его посещала тревога за Алису. Нет, не за уже выросшую девочку, ставшую женщиной, женой, матерью. Чарльза волновала судьба очаровательного существа, смотревшего с фотографии в рамке. Мистер Доджсон открывал шкаф, где хранилось множество снимков, искал нужный, разворачивал, проводил пальцами по стеклу, успокаивался, снова заворачивал в бумагу, снова укладывал фотографию на то же место, и снова волновался. С каждым разом Алиса на фото становилась живее.

Мистер Доджсон — убежденный христианин, математик, логик, и логика безошибочно подсказывала: неизбежное неизбежно, предначертанное должно сбыться, ход времени невозможно повернуть. Но мистер Доджсон — человек, и как любой человек он в тайне надеялся: все возможно изменить, Бога можно обмануть, сломать стрелки, стремящиеся в точку назначения. Поэтому Чарльз поставил фотографию на рабочий стол, чтобы как можно больше времени следить за Алисой, чтобы поймать в нужный момент.

Студенты стали замечать: всегда пунктуальный мистер Доджсон завел привычку опаздывать; лектор, читавший ровным механическим голосом, начал сбиваться.