Лаз в преисподнюю

Балашов пообещал принести сумку студента, а потом они решат, как разобраться с синизом при помощи книги, которую студент, по его словам, частично расшифровал.

— А твои очки не треснутые, — с удовлетворением отметил Балашов. — Я должен был помнить об этом, ведь я тщательно их осмотрел, когда нашёл на рельсах! И всё-таки в какой-то момент я опять в тебе засомневался.

— Это потому, что синиз умеет внушить иллюзию. Я и сам всерьёз испугался, как бы он тебя не убедил, вот и накинулся с кулаками. Но теперь-то ты скажешь мне, где спрятал книгу?

— Теперь, конечно, — рассмеялся Балашов, заходя в открывшиеся двери поезда. — В очень надёжном месте. До завтра!

Двери захлопнулись, и поезд резво набрал ход, унося Балашова домой, а слегка разочарованный студент, махнув на прощание рукой, поплёлся к выходу.

Часы показывали три, когда добравшийся, наконец, до своей квартиры Балашов вздумал перекусить перед сном. Ночные похождения отняли у него много сил, и теперь он испытывал зверский голод. Балашов прошёл на кухню и сделал пару бутербродов.

Внезапно в гостиной раздался громкий треск. Прибежавший на шум Балашов увидел, что настольная лампа ни с того, ни с сего упала на пол и разбилась вдребезги. Потом у него на глазах с полки слетел целый ряд книг, будто кто-то незримый специально разом смёл их оттуда. Из кухни донёсся нестерпимый визг включившегося по собственной прихоти миксера. Замигал свет люстры под потолком. Всё в комнате задвигалось, заплясало, завертелось, образуя воронку смерча, в то время как сам Балашов ощутил жгучую боль в голове, словно чьи-то пальцы погрузились внутрь его черепа и железной хваткой стиснули мозг. Охватив голову ладонями, Балашов упал на колени. Боль всё нарастала, и когда она сделалась совершенно непереносимой, мир разом погрузился в темноту: Балашов лишился чувств.

Неизвестно, сколько времени он провёл в беспамятстве.

Когда же сознание к нему вернулось, и он открыл глаза, взгляд его упёрся в потолок.

Белые стены и специфический запах медикаментов выдавали лечебницу.

Балашов опустил глаза и заметил стоящего рядом с его кроватью студента Канонова в белой докторской шапочке и халате.

В палату вошёл ещё один Канонов, также одетый врачом.

— Что, Виктор Борисович, снова приступ? — встревоженно спросил вошедший.

— Да, Виктор Борисович, — полушёпотом подтвердил Канонов-у-кровати. — Устойчивые галлюцинации и бред. Вкололи аминазин и галоперидол.

— Всё правильно. И как он?

— Понемногу приходит в себя.

Вошедший Канонов склонился над постелью Балашова.

— Что ж вы, любезный, снова за своё? Нехорошо-с. Мы же с вами, как будто, обо всём условились, а вы такие фортели выкалывать! М-да, нехорошо-с, — прозвучало с укоризной.

— Позвольте вам сказать, Виктор Борисович, что Семён Сергеич не много и виноват, — вступился за Балашова первый Канонов. — Это мы не доглядели. Выкрасть Семёна Сергеича в подворотне выкрали — и мастерски выкрали, я вам доложу — а нейтрализовать студента Канонова не сумели. Вот студент и набедокурил: влез любезному Семёну Сергеичу в голову и всё в ней разворошил — только, чтоб нам досадить.

— Да, с этим у нас вышла промашка, — согласился второй Канонов, кивая. — Зря вы, Семён Сергеич, адресок свой студентику сболтнули, ой, зря. Зато наш финальный спектакль у портала вы, смею полагать, оценили по достоинству?

— А то как! — расцвёл в улыбке первый Канонов. — Хороша была игра! Повёлся Семён Сергеич как младенец бесхитростный. Но вы, дорогой Виктор Борисович, намяли мне бока вполне натурально.

— Так и вы, любезный Виктор Борисович, из кожи лезли вон ради достоверности: так руки мне выворачивали, что и посейчас ноют.

Балашов тупо переводил взгляд с одного Канонова на другого, реагируя скорее на голос. Тут дверь палаты в очередной раз отворилась, и в неё не вошла, а впорхнула, сверкая длинными стройными ножками, красавица Яна в коротеньком халатике медсестры. Опустив на тумбочку поднос с разнообразным хирургическим инструментом, холодно поблёскивавшим своим никелированным покрытием, она стала между двух докторов Каноновых и, обняв обоих за талии, пропела заигрывающим голоском:

— Как наш больной? Пора приступать к процедурам, — и при этом ослепительно улыбалась.

Потом тела всех троих покрылись рябью, и они слились в единое целое, подобно капелькам ртути на полу от разбитого градусника, а лица вывернулись наизнанку, образовав одну общую, мерзкую, губастую рожу чудовища, которое жутким потусторонним голосом пробасило, едва не касаясь лица Балашова:

— Твоя пытка будет длиться вечно, Балашов — до тех пор, пока ты не ответишь на главный вопрос в твоей жизни: ГДЕ — ТЫ СПРЯТАЛ — КНИГУ?

Равнодушно Балашов отвернул голову к окну, за которым застывший в полёте воробей всё никак не мог опуститься на зазеленевшую по-весеннему веточку берёзы: опять галлюцинации!