Сегодня сияло солнце. Весь день. Трудно описать то, что я чувствовал, глядя на слепящее глаза солнце. На чистое, почти чистое небо. Слов не хватает. Скажу просто: мне было хорошо. Очень. Представьте себе человека, а мне… двадцать? Не помню точно. Где-то около того. В общем, представьте себе человека, впервые ощутившего на себе, на своей коже… солнце.
Добавить в моё избранное
40 мин, 33 сек 19617
Его теплые, даже обжигающие лучи. Неповторимо. Это так… неповторимо.
Жаль что уже вечер.
Я сидел на бордюре, положив руки на колени. Смотрел на солнце, постепенно, неотвратимо прячущееся за многочисленными зданиями. За темными громадами, похожими, особенно сейчас, на спящих чудовищ. Грустно. Кажется, что в данный момент город, в котором я живу, — просто город, — он поедает солнце, словно дикий зверь. И оно исчезает в черном брюхе нашего города.
Город. Мрачная мертвая махина. Покрытая пеплом, пылью, мусором куча рушащихся многоэтажек, ржавеющих машин, подвалов, коммуникаций, скрывающих в себе не только крыс или диггеров — уж в этом все уверены. Убежище горстки сходящих с ума людей.
Город обдувается ветром. Ветром, нёсшим с собой никогда не иссякающую черную пыль — пепел. Пепел, который когда-то давно был, может, травой, землей, или животным, или человеком. Он как какая-то злобная тварь вгрызался в город, в нас, в нашу плоть. В нашу душу, как любит говорить Псих.
Он кстати рядом. Опять стихи читает. Нет. Декламирует. Постоянно что-то бубнит.
Совсем разболтался бедолага. Псих — это андроид. Он был раньше библиотекарем. Существует до сих пор только благодаря Кибернетику. Если Кибернетик не в запое, то Псих вполне себе разумен. Как говорит Киб: настроен и заряжен. С ним можно поговорить. Он может рассказать о том о сём. Мы используем его как ходячую энциклопедию. Скажу честно: если бы не Псих, наша братва давно бы уже пошла на корм крысам или псам. А так можно всегда получить информацию. Подстраховаться. Откупиться от ненасытного и вездесущего Барыги. Но сейчас вот уже неделю Кибернетик бухает. Даже хуже. Кибернетик подсел на жижку. Поэтому Псих и разболтался. Только Киб мог его настроить.
Жижка — это такая дурь. Непредсказуемая и очень опасная штука. Кибернетик научился ее синтезировать самостоятельно. Он гордился этим изобретением. В этом ему помог Псих. Вернее его голова. Киб подключал андра к компу и на долгие часы влезал в его мозги. Видели бы его комнату: темное запыленное помещение с ободранными потемневшими обоями. Пропахшая горелым пластиком, мочой, самогоном, помоями конура. В центре ее стол, на нем монитор, внизу системник, на полу вокруг дико перепутанные провода, небрежно поставленные друг на друга усилки, стабилизаторы, колонки, бог знает что еще. Над всем этим тускло светится лампочка на длинном перекрученном проводе. В соседней комнате лаборатория, куда Киб никого не пускал, и где он спал, и где сейчас лежал. И я уверен: подыхал. Те, кто употребляют жижку, долго не живут. Максимум год — полтора.
Сам видел.
Я посмотрел на Психа. Интересно, могут ли машины стареть? Псих вот точно постарел. Поизносился. Исскуственная кожа на лице с годами потемнела и покрылась мелкими трещинками. Движения стали скованными. Совсем как у робота.
— Мы не одни — нас миллионы звёзд, — бормотал он странным дребезжащим голосом, похожим чем-то на треск ненастроенного радио. — Мы вместе, нас не разъединили до сих пор их тонны виселиц и слёз. Хватали пепел наш, о чем-то всё молили…
Я сказал ему:
— Заткнёшься ты или нет?
Но он даже не взглянул на меня. Взмахнул руками, а внутри него что-то едва слышно загудело.
Из-за угла вышел Субъект — смотрящий Барыги. Он заслонил собой закатное солнце и стал похож на фигуру ковбоя виденного мною в какой-то книжке. Конечно, вряд ли этот дрыщ с водянистыми глазками и шелушащейся кожей на впалых щеках был похож на ковбоя, но мне так показалось.
Субъект неторопливо двигался в мою сторону, жуя жвачку и сунув руки в карманы. Остановившись в трех шагах, он пнул ногой первую подвернувшуюся книжку. Книжка взлетела точно птица, зашелестела страницами и шлепнулась рядом.
(Забыл сказать: я находился у библиотеки. Потрескавшееся здание её с обвалившейся крышей, напоминавшее чем-то старую толстую бабку, было окружено кучей беспорядочно разбросанных книг, журналов, газет).
Я поднял книжку. Без обложки. Пожелтевшую, потрепанную. Прочел первый попавшийся отрывок, отбросил в сторону. Она упала у ног Субъекта. Он тоже поднял ее. Повертел в руках. Усмехнулся и вслух равнодушно и монотонно прочел:
Повсюду лежали мумифицированные тела: кожа потрескалась и прорвалась на стыках костей, сухие и перекрученные как проволока сухожилия, сморщенные изможденные лица мучеников серее савана, оскаленные желтоватые зубы. Обувь давным-давно украдена, так они и лежали — босоногие…
Еще раз ухмыльнулся, небрежно забросил ее себе за спину и сказал:
— Тоска.
Посмотрел на меня. Моргнул. Сказал:
— Здорово, брат.
Я кивнул в знак приветствия.
Субъект деловито окинул взглядом ворох истлевающих бумаг. Наклонился, как будто заинтересовавшись еще какой-то книжкой. Поднял и прочел:
Все тело женщины было покрыто огромными сгустками крови, которая еще сочилась из ее раскрытого рта, ноздрей и трещин в черепе.
Жаль что уже вечер.
Я сидел на бордюре, положив руки на колени. Смотрел на солнце, постепенно, неотвратимо прячущееся за многочисленными зданиями. За темными громадами, похожими, особенно сейчас, на спящих чудовищ. Грустно. Кажется, что в данный момент город, в котором я живу, — просто город, — он поедает солнце, словно дикий зверь. И оно исчезает в черном брюхе нашего города.
Город. Мрачная мертвая махина. Покрытая пеплом, пылью, мусором куча рушащихся многоэтажек, ржавеющих машин, подвалов, коммуникаций, скрывающих в себе не только крыс или диггеров — уж в этом все уверены. Убежище горстки сходящих с ума людей.
Город обдувается ветром. Ветром, нёсшим с собой никогда не иссякающую черную пыль — пепел. Пепел, который когда-то давно был, может, травой, землей, или животным, или человеком. Он как какая-то злобная тварь вгрызался в город, в нас, в нашу плоть. В нашу душу, как любит говорить Псих.
Он кстати рядом. Опять стихи читает. Нет. Декламирует. Постоянно что-то бубнит.
Совсем разболтался бедолага. Псих — это андроид. Он был раньше библиотекарем. Существует до сих пор только благодаря Кибернетику. Если Кибернетик не в запое, то Псих вполне себе разумен. Как говорит Киб: настроен и заряжен. С ним можно поговорить. Он может рассказать о том о сём. Мы используем его как ходячую энциклопедию. Скажу честно: если бы не Псих, наша братва давно бы уже пошла на корм крысам или псам. А так можно всегда получить информацию. Подстраховаться. Откупиться от ненасытного и вездесущего Барыги. Но сейчас вот уже неделю Кибернетик бухает. Даже хуже. Кибернетик подсел на жижку. Поэтому Псих и разболтался. Только Киб мог его настроить.
Жижка — это такая дурь. Непредсказуемая и очень опасная штука. Кибернетик научился ее синтезировать самостоятельно. Он гордился этим изобретением. В этом ему помог Псих. Вернее его голова. Киб подключал андра к компу и на долгие часы влезал в его мозги. Видели бы его комнату: темное запыленное помещение с ободранными потемневшими обоями. Пропахшая горелым пластиком, мочой, самогоном, помоями конура. В центре ее стол, на нем монитор, внизу системник, на полу вокруг дико перепутанные провода, небрежно поставленные друг на друга усилки, стабилизаторы, колонки, бог знает что еще. Над всем этим тускло светится лампочка на длинном перекрученном проводе. В соседней комнате лаборатория, куда Киб никого не пускал, и где он спал, и где сейчас лежал. И я уверен: подыхал. Те, кто употребляют жижку, долго не живут. Максимум год — полтора.
Сам видел.
Я посмотрел на Психа. Интересно, могут ли машины стареть? Псих вот точно постарел. Поизносился. Исскуственная кожа на лице с годами потемнела и покрылась мелкими трещинками. Движения стали скованными. Совсем как у робота.
— Мы не одни — нас миллионы звёзд, — бормотал он странным дребезжащим голосом, похожим чем-то на треск ненастроенного радио. — Мы вместе, нас не разъединили до сих пор их тонны виселиц и слёз. Хватали пепел наш, о чем-то всё молили…
Я сказал ему:
— Заткнёшься ты или нет?
Но он даже не взглянул на меня. Взмахнул руками, а внутри него что-то едва слышно загудело.
Из-за угла вышел Субъект — смотрящий Барыги. Он заслонил собой закатное солнце и стал похож на фигуру ковбоя виденного мною в какой-то книжке. Конечно, вряд ли этот дрыщ с водянистыми глазками и шелушащейся кожей на впалых щеках был похож на ковбоя, но мне так показалось.
Субъект неторопливо двигался в мою сторону, жуя жвачку и сунув руки в карманы. Остановившись в трех шагах, он пнул ногой первую подвернувшуюся книжку. Книжка взлетела точно птица, зашелестела страницами и шлепнулась рядом.
(Забыл сказать: я находился у библиотеки. Потрескавшееся здание её с обвалившейся крышей, напоминавшее чем-то старую толстую бабку, было окружено кучей беспорядочно разбросанных книг, журналов, газет).
Я поднял книжку. Без обложки. Пожелтевшую, потрепанную. Прочел первый попавшийся отрывок, отбросил в сторону. Она упала у ног Субъекта. Он тоже поднял ее. Повертел в руках. Усмехнулся и вслух равнодушно и монотонно прочел:
Повсюду лежали мумифицированные тела: кожа потрескалась и прорвалась на стыках костей, сухие и перекрученные как проволока сухожилия, сморщенные изможденные лица мучеников серее савана, оскаленные желтоватые зубы. Обувь давным-давно украдена, так они и лежали — босоногие…
Еще раз ухмыльнулся, небрежно забросил ее себе за спину и сказал:
— Тоска.
Посмотрел на меня. Моргнул. Сказал:
— Здорово, брат.
Я кивнул в знак приветствия.
Субъект деловито окинул взглядом ворох истлевающих бумаг. Наклонился, как будто заинтересовавшись еще какой-то книжкой. Поднял и прочел:
Все тело женщины было покрыто огромными сгустками крови, которая еще сочилась из ее раскрытого рта, ноздрей и трещин в черепе.
Страница
1 из 12
1 из 12
