Мир и бормотание

Разве себя не узнаешь, в чём бы ты ни был одет? Можно ли не узнать себя, в любом обличье?! На нём тоже была кепка и куртка, самые обыкновенные, и я никогда не носил ничего подобного. Чёрт, это всего лишь отговорки! Прошедший мимо меня был мною, и — точка!

И кобелёк, оставив теперь меня прячущегося, вилял хвостом перед этим… И тот коротко и равнодушно потрепал кобелька за ухом и пошёл себе дальше.

Я вышел из своего убежища и крадучись потащился за ним. Да, точно, он направлялся в мой дом, я скоро увидел это. Вот он открывает калитку, проходит через двор… Он знает здесь каждую травинку, каждый кустик, он идёт походкою усталого хозяина, не гостя. Вот он входит в дом… Я постоял немного у забора с тяжело колотящимся сердцем.

Если он — это я, так он сейчас будет также выброшен оттуда, как и я? Васькой-подлецом и распутною Иркой. Возможно, на это стоило бы взглянуть, я и думал взглянуть. Но потом всё же не выдержал, стал отступать, пятиться, потом побежал…

Он — это я? Он — это я? Возможно ли такое? Быть может, вернулись мы оба и увидели, что нет в доме ни добра ни порядка. Чужой человек слоняется в нём хозяином. Незваный и непрошеный, сам награждает нас миазмами своих незванности и непрошенности, и вот же в доме дней своих ходим мы, воровато оглядываясь. Исподтишка живя и дыша. Я же не хотел жить и дышать исподтишка. Да, так, но вам всё же не дождаться от меня иной, богоугодной души!

Четвероногий снова трусил за мной. Легко это у них всё получается — раболепства и предательства, виляния хвостами и настороженности. Отчего у меня не получается так?

Скоро я выбился из сил. Мне надо было куда-то идти, я пошёл верхней улицей, она недалеко от леса. Вскоре остановился у забора семнадцатого дома. Сложившись пополам, копалась в огороде толстая старуха. Слышать она меня не могла, но, подняв голову, случайно увидела.

— Фёдоровна, — больным и надтреснутым голосом сказал я. — Семён дома?

— Нет никакого Семёна! — поджав губы, сказала старуха. — А тебе на что?

— Так… дело одно есть.

— Знаю я твоё дело.

— Ничего ты не знаешь.

— А пожить тебе здесь всё равно не получится.

— Он когда вернётся-то?

— А вот этого я знать не могу.

— Что ж ты про сына не знаешь-то?

— Он недавно жениться собрался, и поэтому, если ты жить здесь надумал, то лучше сразу не рассчитывай.

— А что, это ты про деньги? Так ты не бери в голову. Я на работу устроюсь и сразу отдам.

— Кто ж тебя возьмёт на работу, такого-то? — покачала головою Фёдоровна.

— И не таких ещё берут.

— Не таких берут, а таких вот — чёрта с два.

— Я ведь не просил тебя умничать, — недовольно возразил я.

— А я слышала, что тебя выпустили…

— Где ты слышала? Я только сегодня приехал.

— Ну, да, конечно! Сегодня…

— Сговорились вы все! — крикнул я.

— Слушай, Лёшка, — сказала Фёдоровна. — Может, тебе взять да помереть? Тебе же самому проще будет. Да и всем хорошо.

— Ладно, — отрезал я. — Скажи Семёну, что я приходил.

— И говорить ничего не стану, — сказала старуха. — Нашёл посыльную. И ещё тут с собакой припёрся.

— Это не моя собака.

— А это мне всё равно.

— Тебе же хуже будет, если не передашь, — со злостью сказал я.

— Иди-иди, не угрожай здесь!

Я попятился, я стал пятиться, так и отходил от забора, пятясь, и всё смотрел на старуху. Она будто бы торжествовала. Они все торжествуют. Они меня при себе содержат поблизости лишь для собственного торжества, я знал это. Моё же торжество было в умалённости, в отдельности и в беспорядочных монологах.

Я бы и гроша ломаного и затёртого не поставил на победу этой расы, этого народа, над обстоятельствами.

Потом я снова спустился к реке, кобелёк преданно волочился за мною.

— Ну, что, — сказал я. — Может, я вправду приходил… какая разница — был не был, чего они все? А этот? Ты видел его? Этот-то кто был? Не знаешь? И я не знаю. Тебя звать-то как? — спросил я.

Мы остановились. Я долго смотрел в его тёплую и тупую, кареглазую морду. Он подумал и тявкнул мне что-то в ответ, не вполне вразумительное.

— Нет, — сказал я. — Это не годится. Это не имя. Куда ты с таким именем? С таким именем тебе крышка! Нет, а вообще — кто ты? Тузик, что ли? Тузик… Нет. Ты знаешь, кто ты? Ты и сам этого не знаешь. А я знаю. Ты — Мир. Мир, — сказал я. — Мир, — ещё раз повторил я, привыкая к гордому кобелиному имени. Впрочем, пожалуй, не такому и гордому. Чего ж гордого в мире?! Скорее уж одно несуразное в нём… — Ну! Пошли, что ли…

Пейзаж здесь был дрянь: речушка с торфяною водой и заросшими берегами, овраги, буераки, мятая трава, арматура и ржавые трубы, беспорядочно топорщившиеся из почвы, битый кирпич и бутылки — всякий аллювий давно уж утратил у нас свою первозданность.