Добавить в моё избранное
37 мин, 33 сек 3272
Здоровая баба, могла бы на завод пойти или на фабрику, а ты дома сидишь и непонятно с каких доходов живешь. А может, ты, — Гришка вдруг бросил на молодую девушку маслянистый взгляд, — проституируешь?
— Гнилой свой язык прикуси, покуда чириями не покрылся! — зло одернула разговорившегося председателя Анисья и, не мигая, исподлобья уставилась на Гришку.
По телу председателя вдруг волной пробежала дрожь, и Гришка почувствовал, как рубашка прилипла к спине, а в прохладной прокуренной комнате по непонятной причине стало так душно, что легким перестало хватать воздуха. Толстое лицо Григория Степановича побагровело, сердце, забилось тяжело и неровно, и каждый его удар теперь отдавался в висках каким-то неприятным писком. Гришка смотрел в косящие зеленые глаза Анисьи и не мог оторваться. Шум в ушах сменился тяжелым, низким гулом, лицо председателя из темно-красного сделалось серым, а дневной свет вдруг застлали бурые пятна.
— Воды! — прохрипел Гришка, пытаясь скрюченными мясистыми пальцами ослабить ставший тугим воротник рубашки, а на губах председателя выступила пена.
Когда наваждение прошло, Анисьи в конторе уже не было. Сильно болела голова, и неимоверно хотелось спать.
— Нездоровится мне что-то, — заплетающимся языком сказал Гришка секретарше — скучавшей в приемной дородной пожилой даме и, с трудом доковыляв до каморки сторожа, плюхнулся на прикрытую стеганым одеялом деревянную скамью.
Когда указ от мая шестьдесят первого года обозначил суровое намерение государства бороться с тунеядцами и извлекающими нетрудовые доходы элементами, что, между прочим, грозило обвиняемому конфискацией имущества и высылкой, Григорий Степанович сделал еще одну попытку призвать Анисью к порядку и наставить на трудовой путь.
Вторая встреча с хмурой зеленоглазой девушкой, призванной в сельский совет отпечатанной на папиросной бумаге повесткой, была еще короче, чем первая. Явившаяся на запланированное заседание комиссии ранее обозначенного срока, Анисья сурово посмотрела на секретаршу и, не обращая внимания на посетителей в приемной, без стука зашла в кабинет председателя. О чем они говорили, так и осталось неизвестным, но Анисья вышла от Гришки десять минут спустя, а еще через час бледный и тяжело дышащий Григорий Степанович, доложил комсоргу и участковому, что имел разговор с гражданкой Метелкиной, в ходе которого она пообещала заняться общественно-полезным трудом, в частности, устроиться уборщицей в новый поселковый магазин.
Анисья действительно была принята на ставку уборщицы в только что открывшееся сельпо, вот только за работой ее никто ни разу не видел. Но люди об этом не задумывались, и как само собой разумеющееся воспринимали то, что толстая продавщица Клава — жена Гришки, повесив вечером на дверях магазина табличку «Закрыто», не шла домой, а запирала дверь и, засучив рукава, сама принималась отмывать затоптанный и заплеванный пол холодной водой из оцинкованного ведра.
Василию Белкину наводившая на деревню суеверный ужас Анисья приходилась теткой по сестре. Племянник часто приезжал в поселок, иной раз гостя в покосившейся избушке по целым неделям. Был он ленив, по хозяйству делать ничего не хотел, но Анисья помощи и не требовала. На мальчика у нее были другие планы, которым, впрочем, не суждено было осуществиться.
— Чужой ты для этого места, ох, чужой, — иной раз с сожалением приговаривала Анисья, ероша крючковатыми пальцами светлые Васькины волосы.
— Какой же я чужой, теть! — усмехался Васька. — Каждый закоулок знаю.
— Закоулков не бойся, что вкривь и вкось пойдет, то тебе на руку. — принималась ворожить Аниься на церковной восковой свечке и печной золе. — Кольца опасайся, кольцо твою погибель несет.
— Свадьбы что ли? — смеялся Васька. — Свадьбу не хочу. Лучше холостым погуляю!
— А свадьбы-то и не будет, — шептала Анисья вслед убегающему во двор племяннику.
Хотя Анисья, даже несмотря на суровый взгляд, была привлекательна в молодости, ее красота быстро прошла, так что уже к сорока годам Анисья выглядела настоящей старухой — сгорбленная с крючковатым носом и пронзительными слегка косящими зелеными глазами. Была ли это преждевременная старость? Вряд ли. История сохранила, как уже в восьмидесятые Анисья на причитания соседки о том, что годы, мол, бегут, и старость приходит быстро, презрительно бросила:
— Это ты стареешь быстро. А я медленно. Только там, где я бываю, твой день за мой месяц идет.
Жизнь в поселке шла своим чередом. Строивший козни Анисье Гришка к середине шестидесятых развелся с женой и рванул осваивать целинные земли в алтайской степи, но полюбил водку, а потому карьеры не сделал, так что в семидесятые следы годы его теряются. Бывшая жена председателя до самой Анисьиной пенсии работала продавщицей в сельпо, в обеденный перерыв и по вечерам надраивая покрашенные белой масляной краской деревянные полки до блеска и усердно смывая грязь с темно-коричневых половых досок.
— Гнилой свой язык прикуси, покуда чириями не покрылся! — зло одернула разговорившегося председателя Анисья и, не мигая, исподлобья уставилась на Гришку.
По телу председателя вдруг волной пробежала дрожь, и Гришка почувствовал, как рубашка прилипла к спине, а в прохладной прокуренной комнате по непонятной причине стало так душно, что легким перестало хватать воздуха. Толстое лицо Григория Степановича побагровело, сердце, забилось тяжело и неровно, и каждый его удар теперь отдавался в висках каким-то неприятным писком. Гришка смотрел в косящие зеленые глаза Анисьи и не мог оторваться. Шум в ушах сменился тяжелым, низким гулом, лицо председателя из темно-красного сделалось серым, а дневной свет вдруг застлали бурые пятна.
— Воды! — прохрипел Гришка, пытаясь скрюченными мясистыми пальцами ослабить ставший тугим воротник рубашки, а на губах председателя выступила пена.
Когда наваждение прошло, Анисьи в конторе уже не было. Сильно болела голова, и неимоверно хотелось спать.
— Нездоровится мне что-то, — заплетающимся языком сказал Гришка секретарше — скучавшей в приемной дородной пожилой даме и, с трудом доковыляв до каморки сторожа, плюхнулся на прикрытую стеганым одеялом деревянную скамью.
Когда указ от мая шестьдесят первого года обозначил суровое намерение государства бороться с тунеядцами и извлекающими нетрудовые доходы элементами, что, между прочим, грозило обвиняемому конфискацией имущества и высылкой, Григорий Степанович сделал еще одну попытку призвать Анисью к порядку и наставить на трудовой путь.
Вторая встреча с хмурой зеленоглазой девушкой, призванной в сельский совет отпечатанной на папиросной бумаге повесткой, была еще короче, чем первая. Явившаяся на запланированное заседание комиссии ранее обозначенного срока, Анисья сурово посмотрела на секретаршу и, не обращая внимания на посетителей в приемной, без стука зашла в кабинет председателя. О чем они говорили, так и осталось неизвестным, но Анисья вышла от Гришки десять минут спустя, а еще через час бледный и тяжело дышащий Григорий Степанович, доложил комсоргу и участковому, что имел разговор с гражданкой Метелкиной, в ходе которого она пообещала заняться общественно-полезным трудом, в частности, устроиться уборщицей в новый поселковый магазин.
Анисья действительно была принята на ставку уборщицы в только что открывшееся сельпо, вот только за работой ее никто ни разу не видел. Но люди об этом не задумывались, и как само собой разумеющееся воспринимали то, что толстая продавщица Клава — жена Гришки, повесив вечером на дверях магазина табличку «Закрыто», не шла домой, а запирала дверь и, засучив рукава, сама принималась отмывать затоптанный и заплеванный пол холодной водой из оцинкованного ведра.
Василию Белкину наводившая на деревню суеверный ужас Анисья приходилась теткой по сестре. Племянник часто приезжал в поселок, иной раз гостя в покосившейся избушке по целым неделям. Был он ленив, по хозяйству делать ничего не хотел, но Анисья помощи и не требовала. На мальчика у нее были другие планы, которым, впрочем, не суждено было осуществиться.
— Чужой ты для этого места, ох, чужой, — иной раз с сожалением приговаривала Анисья, ероша крючковатыми пальцами светлые Васькины волосы.
— Какой же я чужой, теть! — усмехался Васька. — Каждый закоулок знаю.
— Закоулков не бойся, что вкривь и вкось пойдет, то тебе на руку. — принималась ворожить Аниься на церковной восковой свечке и печной золе. — Кольца опасайся, кольцо твою погибель несет.
— Свадьбы что ли? — смеялся Васька. — Свадьбу не хочу. Лучше холостым погуляю!
— А свадьбы-то и не будет, — шептала Анисья вслед убегающему во двор племяннику.
Хотя Анисья, даже несмотря на суровый взгляд, была привлекательна в молодости, ее красота быстро прошла, так что уже к сорока годам Анисья выглядела настоящей старухой — сгорбленная с крючковатым носом и пронзительными слегка косящими зелеными глазами. Была ли это преждевременная старость? Вряд ли. История сохранила, как уже в восьмидесятые Анисья на причитания соседки о том, что годы, мол, бегут, и старость приходит быстро, презрительно бросила:
— Это ты стареешь быстро. А я медленно. Только там, где я бываю, твой день за мой месяц идет.
Жизнь в поселке шла своим чередом. Строивший козни Анисье Гришка к середине шестидесятых развелся с женой и рванул осваивать целинные земли в алтайской степи, но полюбил водку, а потому карьеры не сделал, так что в семидесятые следы годы его теряются. Бывшая жена председателя до самой Анисьиной пенсии работала продавщицей в сельпо, в обеденный перерыв и по вечерам надраивая покрашенные белой масляной краской деревянные полки до блеска и усердно смывая грязь с темно-коричневых половых досок.
Страница
2 из 11
2 из 11
