— Нет, я никогда еще не видал таких красивых девочек! — доносится из прихожей восхищенный возглас. Короткий деловитый перестук армейских ботинок по древнему коридорному паркету, и на пороге комнаты, вынырнув из зимней вечерней тьмы обесточенной квартиры, рисуется Орел — наперекор крещенскому холоду нараспашку черная рубашка, на руках — слабо отбивающийся ребенок…
Добавить в моё избранное
40 мин, 29 сек 17895
— Вот дождусь, пока вырастет, а после — всенепременно на ней женюсь.
Обернувшись ко входу, Руд без слов фыркает и вновь обращает взгляд в распахнутый зев книжного шкафа, в поисках наименее ценных содержащихся там объектов. Слабый, трепещущий золотистый свет единственной парафиновой свечи выхватывает несколько уже приговоренных книг, небрежно сброшенных с полок к его ногам.
— Ничего не выйдет, — сдержав ухмылку, меланхолично отвечает на торжественное заявление сидящая прямо на полу Тамара; бросает остервенело драть в пугающе внушительных габаритов выварку желтые листы «Войны и мира» и тянется за лежащей на подоконнике сигаретной пачкой.
— Почему? — расстроенно спрашивает Орел, ступает ближе, оглядывая обстановку в безуспешных попытках понять происходящее. — Ты что, не желаешь вступать со мной даже в столь незначительное родство?
— Да нет, — чтоб не рассмеяться, она поспешно вставляет в рот темную сигарету и, склонясь к антикварному длинноногому подсвечнику, прикуривает от свечного огонька — дрогнувшие блики кладут тени на лоб и щеки, высвечивая лишь резко очерченный рот, кончик носа да выступающие скулы в обрамлении посверкивающих черных локонов, что лишает ее лицо обычной сладости, заостряя ведьмино-колдовское. Орел зачем-то щурится и ждет продолжения, которое не замедляет последовать за парой неспешных затяжек. — Думаю, никто на моем месте не одобрил бы такой нелегкой участи для своего крестного сына-племянника.
— Ой, — потерянно говорит Орел после паузы и под издевательский хохоток своего погруженного в дело товарища поспешно опускает предмет своего недавнего восторга на пол. Получив явно долгожданную свободу, пятилетний мальчик молча поднимает на свежеобретенного поклонника настороженный взор, да так и пятится по направлению к крестной, не сводя с него глаз, покуда не достигает зоны непоколебимой защиты. Тамара ловит его за плечо, дергает на себя, разворачивая, и с грубоватым объятием неразборчиво целует никотиновым ртом в рот. Затем, оставив племянника в обычном для таких случаев замешательстве, заново сует в зубы курево, нашаривает на полу уже пострадавший немало фолиант и возвращается к прежнему занятию. С надрывным треском удаляет, наверно, целую главу, и, потрепав страницы, отправляет в компанию к вороху старых газет в темную пасть выварки.
Приблизившись к увлеченному своим делом Руду, Орел нагибается и поднимает с пола только упавший малиновый томик Лимонова.
— Вы что делаете, — не то недоуменно, не то осуждающе произносит он. Руд холодно жмет плечом.
— Она хочет жечь, — кратко поясняет, с непреклонностью Дали сметая с полки собрание сочинений Пушкина. — Костер. Больно холодно.
— Что ж, прямо здесь?
— Не-е, — подает голос Тамара. Челюсти сцеплены, отчего дикция терпит урон. — Как достаточно материала наберем, так пойдем в столовую. Там его хоть без бака разводи — пол бетонный, стены кафельные, стол железный. Заниматься, в принципе, нечему.
— А если кафель потрескается? — мечтательно предполагает Орел. Она цыкает.
— Возьми-ка лучше в кухне табуретку да разбирай, коль тебе делать больше нечего. Умник выискался.
После некоторых раздумий умник, видимо, решает сегодня не возражать и, сопровождаемый военным шумом, снова удаляется в непроглядную тьму квартиры — судя по дальнейшему звону и грохоту, ищет означенную мебель ощупью.
— А-э, — пользуясь отсутствием нового знакомого, тихо подает голос мальчик. — А зачем это у него на голове?
— Что именно, — непонятливо уточняет Тамара; вынимает изо рта ароматный фильтр и, потыкав в жестяную стенку выварки, кидает к бумажному сырью.
— Ну, это, — он туманно очерчивает жестом ото лба до макушки, и до девушки доходит, что подразумевается всего лишь знатный орловский пивной ирокез, к коему они с Рудом привыкли уже слишком давно, чтоб обращать внимание на такие детали.
— Ах, э-это… — она ненадолго призадумывается. — А это у него прямо из головы и растет с самого рождения. Ну, знаешь, костяные шипы, как у диноза…
— Не верь ей, — обрывает отвлекшийся Руд и счастливо ухмыляется в ответ на пристальный взгляд широко распахнутых глаз ребенка. — Не верь, она все врет, твоя знаменитая тетушка. Недаром книжки жжет, видишь? Те-емная она, знать ничерта толком не знает, а книжки жжет как ни в чем не бывало. Никакие это не костяные шипы от динозавров у него на голове, я тебе точно говорю. И не застывшие мозги тоже.
— Ну, а что ж тогда по-вашему, милздарь мажор-всечитайка? — посмеиваясь, колко, раньше крестника любопытствует Тамара. — Что же это тогда у него на голове, извольте просветить?
Руд прислушивается — грюкая табуреткой о стены узкого коридора, возвращается Орел.
— Когда он был еще совсем маленький, — начинает он серьезно и с расстановкой.
Обернувшись ко входу, Руд без слов фыркает и вновь обращает взгляд в распахнутый зев книжного шкафа, в поисках наименее ценных содержащихся там объектов. Слабый, трепещущий золотистый свет единственной парафиновой свечи выхватывает несколько уже приговоренных книг, небрежно сброшенных с полок к его ногам.
— Ничего не выйдет, — сдержав ухмылку, меланхолично отвечает на торжественное заявление сидящая прямо на полу Тамара; бросает остервенело драть в пугающе внушительных габаритов выварку желтые листы «Войны и мира» и тянется за лежащей на подоконнике сигаретной пачкой.
— Почему? — расстроенно спрашивает Орел, ступает ближе, оглядывая обстановку в безуспешных попытках понять происходящее. — Ты что, не желаешь вступать со мной даже в столь незначительное родство?
— Да нет, — чтоб не рассмеяться, она поспешно вставляет в рот темную сигарету и, склонясь к антикварному длинноногому подсвечнику, прикуривает от свечного огонька — дрогнувшие блики кладут тени на лоб и щеки, высвечивая лишь резко очерченный рот, кончик носа да выступающие скулы в обрамлении посверкивающих черных локонов, что лишает ее лицо обычной сладости, заостряя ведьмино-колдовское. Орел зачем-то щурится и ждет продолжения, которое не замедляет последовать за парой неспешных затяжек. — Думаю, никто на моем месте не одобрил бы такой нелегкой участи для своего крестного сына-племянника.
— Ой, — потерянно говорит Орел после паузы и под издевательский хохоток своего погруженного в дело товарища поспешно опускает предмет своего недавнего восторга на пол. Получив явно долгожданную свободу, пятилетний мальчик молча поднимает на свежеобретенного поклонника настороженный взор, да так и пятится по направлению к крестной, не сводя с него глаз, покуда не достигает зоны непоколебимой защиты. Тамара ловит его за плечо, дергает на себя, разворачивая, и с грубоватым объятием неразборчиво целует никотиновым ртом в рот. Затем, оставив племянника в обычном для таких случаев замешательстве, заново сует в зубы курево, нашаривает на полу уже пострадавший немало фолиант и возвращается к прежнему занятию. С надрывным треском удаляет, наверно, целую главу, и, потрепав страницы, отправляет в компанию к вороху старых газет в темную пасть выварки.
Приблизившись к увлеченному своим делом Руду, Орел нагибается и поднимает с пола только упавший малиновый томик Лимонова.
— Вы что делаете, — не то недоуменно, не то осуждающе произносит он. Руд холодно жмет плечом.
— Она хочет жечь, — кратко поясняет, с непреклонностью Дали сметая с полки собрание сочинений Пушкина. — Костер. Больно холодно.
— Что ж, прямо здесь?
— Не-е, — подает голос Тамара. Челюсти сцеплены, отчего дикция терпит урон. — Как достаточно материала наберем, так пойдем в столовую. Там его хоть без бака разводи — пол бетонный, стены кафельные, стол железный. Заниматься, в принципе, нечему.
— А если кафель потрескается? — мечтательно предполагает Орел. Она цыкает.
— Возьми-ка лучше в кухне табуретку да разбирай, коль тебе делать больше нечего. Умник выискался.
После некоторых раздумий умник, видимо, решает сегодня не возражать и, сопровождаемый военным шумом, снова удаляется в непроглядную тьму квартиры — судя по дальнейшему звону и грохоту, ищет означенную мебель ощупью.
— А-э, — пользуясь отсутствием нового знакомого, тихо подает голос мальчик. — А зачем это у него на голове?
— Что именно, — непонятливо уточняет Тамара; вынимает изо рта ароматный фильтр и, потыкав в жестяную стенку выварки, кидает к бумажному сырью.
— Ну, это, — он туманно очерчивает жестом ото лба до макушки, и до девушки доходит, что подразумевается всего лишь знатный орловский пивной ирокез, к коему они с Рудом привыкли уже слишком давно, чтоб обращать внимание на такие детали.
— Ах, э-это… — она ненадолго призадумывается. — А это у него прямо из головы и растет с самого рождения. Ну, знаешь, костяные шипы, как у диноза…
— Не верь ей, — обрывает отвлекшийся Руд и счастливо ухмыляется в ответ на пристальный взгляд широко распахнутых глаз ребенка. — Не верь, она все врет, твоя знаменитая тетушка. Недаром книжки жжет, видишь? Те-емная она, знать ничерта толком не знает, а книжки жжет как ни в чем не бывало. Никакие это не костяные шипы от динозавров у него на голове, я тебе точно говорю. И не застывшие мозги тоже.
— Ну, а что ж тогда по-вашему, милздарь мажор-всечитайка? — посмеиваясь, колко, раньше крестника любопытствует Тамара. — Что же это тогда у него на голове, извольте просветить?
Руд прислушивается — грюкая табуреткой о стены узкого коридора, возвращается Орел.
— Когда он был еще совсем маленький, — начинает он серьезно и с расстановкой.
Страница
1 из 13
1 из 13
