Добавить в моё избранное
40 мин, 29 сек 17908
О да, большинство покойников никогда не упустит шанса подосрать напоследок своим душегубам. Ствол фонарика намокает в зубах от слюны, устают челюсти и спина, ноги несколько раз спотыкаются о пороги — чудом не падаю. В компанию к трупу следующей ходкой инструменты — пилу, топор, столовый нож, тесак для рубки костей и ножницы; установив в «летучей мыши» новую свечу, прихватываю с собой и фонарь, и коньяк — для полного счастья не хватает только волшебной лампы и старого патефона. В третий раз переступив порог ванной, неожиданно натыкаюсь на Руда — потерявший где-то рубашку, он с хмурым видом сует мне в руки большой алюминиевый бак, невесть где добытый, по форме напоминающий ту самую Тамарыну выварку.
— Делай что хочешь. Еще понадобится — скажешь, — сухо сообщает он. Обхожусь без комментариев — в любом случае на уме одна только бойня.
Конины в пузатой бутылке — еще грамм триста, и я одним духом ополовиниваю оставшееся количество. Горюче прокатившись по пищеводу, спиртное отдается почти моментальной волной в восприятии. Алкогольное опьянение — одна из самых скучных на мой взгляд забав — помимо тошноты и путаницы в мыслях лишь усиливается холодная отстраненность, будто из тела сдвинули куда-то назад, и глаза — всего лишь замочная скважина для подглядывания, но в данном случае оно, наверное, и к лучшему. Хаотически кромсать длинные волосы — дело приятное, остриженные пряди мягко ложатся на блестящий кафельный пол, а разрастающийся на голове ежик запоздало хорошит ее обладательницу. Следом за патлами — вещи, долой цветастую кофточку, синтетическую майку под ней, долой дурацкую синюю юбку. По мере своего обнажения пациентка вызывает во мне все меньше сочувствия — с жирком, будто припухший живот, не первой свежести полные ляжки. Да и это пятно на светлых кружевных трусах — впрочем, когда я вскрою ей брюхо, здесь запахнет еще намного хуже. Вытаскиваю из-под торса разрезанную ткань; покорпев над заклинившей змейкой, освобождаю потерпевшую от остроносых сапог. Прочь и чулки — кожа на ее ногах ледяная, все еще влажная — интересно, это может быть канонический потец, или же просто еще не обсохла предсмертная испарина? Чикаю садовыми ножницами между чашечками бюстгальтера — освободившиеся сиськи не по годам крепки, темные соски башенками смотрят в потолок. Размер четвертый, не меньше — из таких лифчиков впору шить на младенцев чепцы, да и вообще штука на самом деле дурацкая и смешная. Одна застежка чего стоит. Как ни верти, а трусы тоже надлежит срезать — это самая неприятная часть вступления и, заставив себя начать, я автоматически отвлекаюсь. Хочу сисек — живых, теплых, юных и без этого сальца на ребрах, обычно размывающего границы женской груди до полной неощутимости. Кружевная ткань под пальцами тяжелая, мокрая; таз приходится приподнять, чтобы удалить остатки этого крайне опороченного предмета ее гардероба. Голый зад безымянной покойницы приземляется обратно на кафель с глухим шлепком. Сиськи — твердые, дерзкие, Лидыны, с острыми, рыжими небольшими сосками; или нежная, маленькая грудь Шелиз — кремовое с упругим темно-ореховым по центру. Стыдливо глотая набежавшие слюни, отступаю к умывальнику ополоснуть руки, а после, за сосредоточенным собиранием на распахнутое полотно экс-кофточки длинных жестких прядей, приканчиваю коньяк. Если буду рубить прямо здесь — испорчу кафель, а он чужой, так что после некоторых раздумий решаю переместить объект на резиновый коврик у самого сливного отверстия, благо помещение лишено излишних деталей, лишь целлофановая занавеска, на кольцах свисающая со стального троса у самого душа, неподалеку от двери — раковина; прибитая в углу полка с флаконами шампуней да небольшое окошко с узорчатым стеклом под потолком напротив двери, заиндевевшее сегодня до полной непроницаемости. Да, знаю, на бойнях обычно первым делом вспарывают живот, однако я сегодня желаю начать с головы. Тело все тяжелеет, на глазах стынет; уверенно ложится в руку тесачок. Колени ноют на твердом полу. По обыденной домашней привычке кладу левую ладонь неподалеку от места, на которое собираюсь опустить тесак, и пальцы неприятно влажнит незамеченный мягкий сосок. Размахиваюсь — все равно несподручно, может, следовало бы проводить расчленение прямо в кухне, на удобном восьмиугольном столе? — обрушиваюсь, лезвие хищно ныряет в белую кожу шеи, погружаясь глубже половины, застревая, наверно, в кости позвонков. Крови сперва почти нет, пару капель у сонных артерий — она появляется лишь тогда, когда я начинаю тянуть инструмент на себя, и блестящая сталь, нехотя поддаваясь, расшатываясь в ране, помаленьку открывает шлюз хлынувшему глянцево-черному в свечном свете потоку. Еще рывок — тесак покидает тело с мокрым болотным хлюпаньем, кровь с лезвия веером взметается вверх, в глотке девицы неспешно разевается новая пасть, а в мертво-вялом — когда бьется сердце, интенсивность не сравнить — быстро иссякающем ручье холодной крови светлеют края разрубленной гортани.
— Делай что хочешь. Еще понадобится — скажешь, — сухо сообщает он. Обхожусь без комментариев — в любом случае на уме одна только бойня.
Конины в пузатой бутылке — еще грамм триста, и я одним духом ополовиниваю оставшееся количество. Горюче прокатившись по пищеводу, спиртное отдается почти моментальной волной в восприятии. Алкогольное опьянение — одна из самых скучных на мой взгляд забав — помимо тошноты и путаницы в мыслях лишь усиливается холодная отстраненность, будто из тела сдвинули куда-то назад, и глаза — всего лишь замочная скважина для подглядывания, но в данном случае оно, наверное, и к лучшему. Хаотически кромсать длинные волосы — дело приятное, остриженные пряди мягко ложатся на блестящий кафельный пол, а разрастающийся на голове ежик запоздало хорошит ее обладательницу. Следом за патлами — вещи, долой цветастую кофточку, синтетическую майку под ней, долой дурацкую синюю юбку. По мере своего обнажения пациентка вызывает во мне все меньше сочувствия — с жирком, будто припухший живот, не первой свежести полные ляжки. Да и это пятно на светлых кружевных трусах — впрочем, когда я вскрою ей брюхо, здесь запахнет еще намного хуже. Вытаскиваю из-под торса разрезанную ткань; покорпев над заклинившей змейкой, освобождаю потерпевшую от остроносых сапог. Прочь и чулки — кожа на ее ногах ледяная, все еще влажная — интересно, это может быть канонический потец, или же просто еще не обсохла предсмертная испарина? Чикаю садовыми ножницами между чашечками бюстгальтера — освободившиеся сиськи не по годам крепки, темные соски башенками смотрят в потолок. Размер четвертый, не меньше — из таких лифчиков впору шить на младенцев чепцы, да и вообще штука на самом деле дурацкая и смешная. Одна застежка чего стоит. Как ни верти, а трусы тоже надлежит срезать — это самая неприятная часть вступления и, заставив себя начать, я автоматически отвлекаюсь. Хочу сисек — живых, теплых, юных и без этого сальца на ребрах, обычно размывающего границы женской груди до полной неощутимости. Кружевная ткань под пальцами тяжелая, мокрая; таз приходится приподнять, чтобы удалить остатки этого крайне опороченного предмета ее гардероба. Голый зад безымянной покойницы приземляется обратно на кафель с глухим шлепком. Сиськи — твердые, дерзкие, Лидыны, с острыми, рыжими небольшими сосками; или нежная, маленькая грудь Шелиз — кремовое с упругим темно-ореховым по центру. Стыдливо глотая набежавшие слюни, отступаю к умывальнику ополоснуть руки, а после, за сосредоточенным собиранием на распахнутое полотно экс-кофточки длинных жестких прядей, приканчиваю коньяк. Если буду рубить прямо здесь — испорчу кафель, а он чужой, так что после некоторых раздумий решаю переместить объект на резиновый коврик у самого сливного отверстия, благо помещение лишено излишних деталей, лишь целлофановая занавеска, на кольцах свисающая со стального троса у самого душа, неподалеку от двери — раковина; прибитая в углу полка с флаконами шампуней да небольшое окошко с узорчатым стеклом под потолком напротив двери, заиндевевшее сегодня до полной непроницаемости. Да, знаю, на бойнях обычно первым делом вспарывают живот, однако я сегодня желаю начать с головы. Тело все тяжелеет, на глазах стынет; уверенно ложится в руку тесачок. Колени ноют на твердом полу. По обыденной домашней привычке кладу левую ладонь неподалеку от места, на которое собираюсь опустить тесак, и пальцы неприятно влажнит незамеченный мягкий сосок. Размахиваюсь — все равно несподручно, может, следовало бы проводить расчленение прямо в кухне, на удобном восьмиугольном столе? — обрушиваюсь, лезвие хищно ныряет в белую кожу шеи, погружаясь глубже половины, застревая, наверно, в кости позвонков. Крови сперва почти нет, пару капель у сонных артерий — она появляется лишь тогда, когда я начинаю тянуть инструмент на себя, и блестящая сталь, нехотя поддаваясь, расшатываясь в ране, помаленьку открывает шлюз хлынувшему глянцево-черному в свечном свете потоку. Еще рывок — тесак покидает тело с мокрым болотным хлюпаньем, кровь с лезвия веером взметается вверх, в глотке девицы неспешно разевается новая пасть, а в мертво-вялом — когда бьется сердце, интенсивность не сравнить — быстро иссякающем ручье холодной крови светлеют края разрубленной гортани.
Страница
10 из 13
10 из 13
