Максимально подробно

— Э-эй, — возмущенно отшатывается панк, криво усмехается, воззираясь на товарища с оскорбленным дружелюбием. — Псих проклятый, черт…

Из ярких спросонок воспоминаний враз выводит резкий хлопок входной двери, лязг замков и цепочки. Некоторое время прислушиваюсь — нет, не Волков, тот не преминул бы в непроглядной тьме чужого дома уже с порога что-нибудь опрокинуть — значит, Руд. Еще и с бабой, судя по полупьяному хихиканью и тихому говорку. Разгерметизация в мороз; высунув из-под одеяла руку, дотягиваюсь до пола и некоторое время шарю в поисках фонаря, однако пальцы не нащупывают там ничего, кроме пары заноз — либо бесы укатили его под кровать, либо вообще забыли на кухне, так что одеваться приходится вслепую. От холода трещат оконные рамы, кружится голова — какого идиота осенило идеей, что без света головокружение незаметно, даже если ощутимо валит с ног — бесконтрольно стучат зубы. Хотя это, вероятно, от неизбывной температуры, отчего теплее ничуть не становится. Кое-как затягиваю шнурки на ботинках, нахожу на спинке кровати видавший виды бушлат, который весьма милостиво подогнал давеча Джек — где достал, не знаю, может, даже и налетчицкий трофей, но греет знатно и выглядит днем не хуже.

Они уже щелкают в просторной кухне аккумуляторной лампой, когда я выхожу из комнаты, а на лестнице становится слышен перезвон бокалов и глухое позвякивание открываемой бутылки — о его кольцо. Погруженный в спуск по ступенькам, а не мимо, неожиданно задумываюсь над тем, что в моей компании Руд почти не бывает столь явно и бесповоротно счастлив, каким был, встречаясь с Тамарой, почти всегда, даже во время нередких скандалов и драк. Лихорадочное размышление на тему неспособности практически ни в чем ее заменить никуда не ведет и создано лишь затем чтоб пусто омрачать, но лезет в голову от этого не менее беспрепятственно. Являя из себя в результате ублюдка еще более унылого, чем тот, который недавно проснулся, я, держась за шершаво-обойную стену прихожей, поворачиваю и останавливаюсь на пороге. Лампа хорошо озаряет привычное уже, без лишней роскоши обветшалое уютное пространство хирургическим светом. Руд — у плиты, ставит на газ оснащенный ненавистным мне свистком чайник. У восьмиугольного, светло-деревянного столика, оседлав стул, сидит нетрезвая, безмерно чем-то довольная черноволосая деваха — может, и красивая, но во мне вызывает, что-то, одно только раздражение. Чем дальше, тем более неприемлем становится в женском теле лишний вес, а девица как раз из тех, про каких принято говорить «нехудая». Формалиновый свет беспощаден, даже отсюда видна толщина слоев всей нанесенной на ее лицо косметики, а в кухонном воздухе накрепко застрял дешевый запах блядских духов. Нет, я действительно не ревную.

— Хэй, Белоснежка, — обыденно бросает через плечо. Я молчу. Холодно и чуждо, об это я все время спотыкаюсь, это заставляет меня хотеть куда-нибудь обратно, ну, хотя бы во времена ошейника, когда было еще вполне понятно, кто во что играет, а что чувствует на самом деле — а потом я перестал играть вообще и сразу же запутался, потому что он-то по-прежнему. Как ни в чем не бывало.

Нормальных сигарет тут нихуя не припасено, на столе, подле початой бутылки вина и только принесенной банки растворимого кофе — лишь пачка ее зубочисток.

— Белоснежка? — уточняет девица. Как собака-наркоман, я киваю и, чувствуя себя здесь все более и более излишним, облокачиваюсь о дверной косяк.

— Сделай три кофе, — кратко распоряжается, обращаясь к брюнетке, Руд; некоторое время она капризно взирает на него, не шелохнувшись, но в гляделки проигрывает и лениво отрывает зад от стула.

Не обращая на визитершу особого внимания, Руд неспешно приближается ко мне и, легко подцепив под локоть, беспрепятственно выводит в коридор.

— Плюнь, она подопытная, — полушепотом в ухо. В просвет между вешалкой и антикварными напольными часами он жмет меня к стене, жмется сам; выпростав кисть из пол бушлата, чуть задирает тельняшку и стискивает пальцы под моими лопатками. Кожа немеет от обжигающего холода — он об меня руки греет, но это нормально. Мне хотелось бы быть против, по крайней мере сделать вид, что я против, хотя бы даже потому, что Руд любит остывать и накаляться, как обогреватели нового поколения, но на данном этапе я, кажется, не могу сделать вид. И тем более не смог бы скрыть это уже ставшее привычным безымянное чувство принадлежности, от которого слабеет под коленями, одуряюще углубляется дыхание, дрожат руки и не слушается язык — это чертово, разливающееся по нервам, стоит ему случайно меня коснуться.

— Плюнь, говорю, — ошибочно истолковав мою латентность, повторяет он. К левой ладони присоединяется правая — на крестец, морозец расползается вверх и вниз по позвоночнику, заплескиваясь на плечи, ребра и бока, сталкиваясь там с жаром его груди, живота и дыхания. — Она подопытная, потому что я не хочу портить кровь всякой неизвестной дрянью.