Добавить в моё избранное
40 мин, 29 сек 17902
Контакт даже не Рэнда, а кого-то из его знакомых, этих самых террористов. Она на меня там и намоталась, на танкере, там этих блядей в мороз целые штабеля. Проверим — и отпустим с богом, если все в порядке. Ну, или может, тебя вдохновит… Это не моя возрастная категория, сам знаешь.
— Весовая — не моя. А если не все в порядке? — слегка уклонясь, уточняю. Руд целует сквозь волосы в шею; мои пальцы сводит у него на затылке.
— Так и будет, что ж, — нехорошо ухмыляется. Еще секунду прислушиваться, как она звенит ложками по чашкам, как суматошным свистом взрезает тишину накалившийся чайник, а потом он, улучив момент, хищно и зло целует меня в губы, сразу нещадно цапнув зубами за нижнюю, и рассеянная темнота вокруг ухает куда-то вверх, нет, я — куда-то вниз, а вдох без остатка растворяется в солнечном сплетении, и слюни, кажется, уже капают с подбородка, его напряженный сладкий язык у меня во рту натыкается на мой, и поспешно разогревшееся в черепе солнце медленно скатывается вниз по хребту ненавижу себя за это и пальцы на затылке судорожным замком, и он насильно отстраняется от меня в тот момент, когда из кухни доносится растянуто-кокетливый возглас — ко-офе! — громко, она подумала, что мы успели уйти далеко.
Руд напоследок касается своим виском моего, снимает руки, отступает к источнику шума.
— У тебя опять температура.
— У меня СПИД, — сбиваясь, злорадно вру я; это все слишком постыдно, обидно и как с теми уродами-учеными — неясно, хорошо или плохо.
— Кокаин у тебя, а не СПИД. Шуршит в ушах, мешает думать, — предплечьем отирая подбородок, не менее злорадно отвечает Руд, жестом манит обратно в кружок искусственного света и переступает порог.
Недослаженный растворимый кофе едва потребим; сердце пляшет, реагируя на мое замешательство; очень хочется курить, но я молчу — скоро и он вспомнит. Кажется, даже сама девица не слушает собственную трескотню — по чуть-чуть обо всем, о политике, о погоде, о районе, о городе, о работе. Она больше разглядывает; я упорно пытаюсь понять, о чем же так утомительно все время думаю, параллельно созерцая весьма домашнюю, простую и изящную обстановку доверенного нам с Волковым дома.
— Сигареты, — допив, посреди ее фразы произносит Руд и со звяканьем опускает чашку на блюдце. Раздраженно отмахивается от двинувшейся к нему, подталкиваемой по столешнице длинным расписным ногтем пачке тонких. — Это не сигареты, милейшая, это какая-то сомнительная забава для хуесосов.
Он встает из-за стола, с коротким грюком отодвинув стул, и, перед тем как выйти в прихожую к своему пальто, в кармане которого наверняка притаился либо вишневый Ричмонд, либо старый-добрый капитан Черный, вишневый же, лихо, до краев наполняет вином свой бокал. Ставит по соседству с цветастым блюдцем у меня перед носом.
— Исцелися сам.
Целюсь залпом, от холодного портвейна разом просыпается внутри мощная тошнота. Дамочка, выставив на стол круглый локоток, ловит взгляд; по-видимому, чуя мою к ней нерасположенность, смущенно усмехается.
— А… почему Белоснежка, можно поинтересоваться?
— Яблоками давлюсь, — поясняю я, лениво отправляя остатки горячего кофе вслед ледяному вину. Она хихикает.
— Что — все время?
— То и дело. Раза такого не было, чтоб ел яблоко и не подавился.
Из прихожей, шурша вещами, всхахатывает Руд. Девушка смелеет, встряхивает густыми черными прядями:
— И часто это ты яблоки ешь?
— Ежечасно.
Она смеется, заливисто и пьяно. Все еще ухмыляясь, возвращается Руд — сигарета в зубах, в руке пачка. Ричмонд — угадать, правда, было несложно.
Закуриваю сразу следом за ним, долго держу зажигалку у ее носа — гаснет гламурная зубочистка — праздно размышляя над тем, действительно ли полковник намотал первую попавшуюся шлюху, или выбрал эту специально, чтобы мне не на кого было отвлечься. Поднимаю на мягкой обшивки сиденье ноги, курю, уткнувшись подбородком в колено — вернувшийся озноб свидетельствует либо о сквозняке, на котором я сижу, либо о повышении температуры. Да похуй, собственно, разве что в последнем случае мне скоро все станет лень.
Руд, презрев пепельницу, гасит окурок в собственной чашке.
— Хм, — глядя на нее скучающе, начинает он. — Ну, пить-то ты, значит, пьешь. Курить, допустим, куришь. А с остальными развлечениями у тебя какие, интересно, отношения?
— Это с какими это — с другими? — недопоняв, уточняет она игриво и получает в ответ усмешку исключительно вежливую.
— Ну, скажем…
Я отхлебываю из горла еще и еще; винище застревает в глотке. На столе появляется до боли в кончиках пальцев родное белобумажное оригами — чек; в следующий раз он попадается на глаза развернутым, а потом я замечаю, что Руд уже греет ложку над свежеразожженной свечой, а заинтересовавшаяся потаскуха молчит, едва заметно поерзывая на стуле, а после до меня доходит, что вина в бутылке — на дне, Ричмонда осталось полпачки, сам же я непотребно пьян и ни о чем не думаю, кроме как о горячей ванне в свете вот этой вот свечи, чтобы там, перегнувшись через борт, с комфортом поблевывать в унитаз и мечтать о несбыточном.
— Весовая — не моя. А если не все в порядке? — слегка уклонясь, уточняю. Руд целует сквозь волосы в шею; мои пальцы сводит у него на затылке.
— Так и будет, что ж, — нехорошо ухмыляется. Еще секунду прислушиваться, как она звенит ложками по чашкам, как суматошным свистом взрезает тишину накалившийся чайник, а потом он, улучив момент, хищно и зло целует меня в губы, сразу нещадно цапнув зубами за нижнюю, и рассеянная темнота вокруг ухает куда-то вверх, нет, я — куда-то вниз, а вдох без остатка растворяется в солнечном сплетении, и слюни, кажется, уже капают с подбородка, его напряженный сладкий язык у меня во рту натыкается на мой, и поспешно разогревшееся в черепе солнце медленно скатывается вниз по хребту ненавижу себя за это и пальцы на затылке судорожным замком, и он насильно отстраняется от меня в тот момент, когда из кухни доносится растянуто-кокетливый возглас — ко-офе! — громко, она подумала, что мы успели уйти далеко.
Руд напоследок касается своим виском моего, снимает руки, отступает к источнику шума.
— У тебя опять температура.
— У меня СПИД, — сбиваясь, злорадно вру я; это все слишком постыдно, обидно и как с теми уродами-учеными — неясно, хорошо или плохо.
— Кокаин у тебя, а не СПИД. Шуршит в ушах, мешает думать, — предплечьем отирая подбородок, не менее злорадно отвечает Руд, жестом манит обратно в кружок искусственного света и переступает порог.
Недослаженный растворимый кофе едва потребим; сердце пляшет, реагируя на мое замешательство; очень хочется курить, но я молчу — скоро и он вспомнит. Кажется, даже сама девица не слушает собственную трескотню — по чуть-чуть обо всем, о политике, о погоде, о районе, о городе, о работе. Она больше разглядывает; я упорно пытаюсь понять, о чем же так утомительно все время думаю, параллельно созерцая весьма домашнюю, простую и изящную обстановку доверенного нам с Волковым дома.
— Сигареты, — допив, посреди ее фразы произносит Руд и со звяканьем опускает чашку на блюдце. Раздраженно отмахивается от двинувшейся к нему, подталкиваемой по столешнице длинным расписным ногтем пачке тонких. — Это не сигареты, милейшая, это какая-то сомнительная забава для хуесосов.
Он встает из-за стола, с коротким грюком отодвинув стул, и, перед тем как выйти в прихожую к своему пальто, в кармане которого наверняка притаился либо вишневый Ричмонд, либо старый-добрый капитан Черный, вишневый же, лихо, до краев наполняет вином свой бокал. Ставит по соседству с цветастым блюдцем у меня перед носом.
— Исцелися сам.
Целюсь залпом, от холодного портвейна разом просыпается внутри мощная тошнота. Дамочка, выставив на стол круглый локоток, ловит взгляд; по-видимому, чуя мою к ней нерасположенность, смущенно усмехается.
— А… почему Белоснежка, можно поинтересоваться?
— Яблоками давлюсь, — поясняю я, лениво отправляя остатки горячего кофе вслед ледяному вину. Она хихикает.
— Что — все время?
— То и дело. Раза такого не было, чтоб ел яблоко и не подавился.
Из прихожей, шурша вещами, всхахатывает Руд. Девушка смелеет, встряхивает густыми черными прядями:
— И часто это ты яблоки ешь?
— Ежечасно.
Она смеется, заливисто и пьяно. Все еще ухмыляясь, возвращается Руд — сигарета в зубах, в руке пачка. Ричмонд — угадать, правда, было несложно.
Закуриваю сразу следом за ним, долго держу зажигалку у ее носа — гаснет гламурная зубочистка — праздно размышляя над тем, действительно ли полковник намотал первую попавшуюся шлюху, или выбрал эту специально, чтобы мне не на кого было отвлечься. Поднимаю на мягкой обшивки сиденье ноги, курю, уткнувшись подбородком в колено — вернувшийся озноб свидетельствует либо о сквозняке, на котором я сижу, либо о повышении температуры. Да похуй, собственно, разве что в последнем случае мне скоро все станет лень.
Руд, презрев пепельницу, гасит окурок в собственной чашке.
— Хм, — глядя на нее скучающе, начинает он. — Ну, пить-то ты, значит, пьешь. Курить, допустим, куришь. А с остальными развлечениями у тебя какие, интересно, отношения?
— Это с какими это — с другими? — недопоняв, уточняет она игриво и получает в ответ усмешку исключительно вежливую.
— Ну, скажем…
Я отхлебываю из горла еще и еще; винище застревает в глотке. На столе появляется до боли в кончиках пальцев родное белобумажное оригами — чек; в следующий раз он попадается на глаза развернутым, а потом я замечаю, что Руд уже греет ложку над свежеразожженной свечой, а заинтересовавшаяся потаскуха молчит, едва заметно поерзывая на стуле, а после до меня доходит, что вина в бутылке — на дне, Ричмонда осталось полпачки, сам же я непотребно пьян и ни о чем не думаю, кроме как о горячей ванне в свете вот этой вот свечи, чтобы там, перегнувшись через борт, с комфортом поблевывать в унитаз и мечтать о несбыточном.
Страница
5 из 13
5 из 13
