Максимально подробно

Она закатывает рукав узорчатой кофточки, лязгает пряжка его ремня — на самом деле у меня на этот звук условный рефлекс, так что приходится на время спрятать взгляд, а потом кожаная лента уже у нее в зубах, а струна — в оборотке, чтоб не так заметна точка, и пластиковый поршень плавно загоняет контрольно-розоватый препарат в кровь, там не очень много, куда меньше чем обычно, она же чистая, хоть и не впервой, пьяная, плюс экономия — хороший и бесплатный героин бывает только на экспертизе — и Руд недовольно косится, разливая по рюмкам остатки портвейна.

— Э-эй, а вы чего не? — смазанно вопрошает подопытная; он даже не удостаивает ее ответом.

— А знаешь, кто первый придумал дразнить тебя Белоснежкой? — любопытствует он, поглядывая на девицу — та вроде балдеет, зеленовато-желтая в двойном свете лампы и незагашенной свечи.

— Кто, ты?

— Нет.

— Ну, Волков тогда.

— Да нет уж, Сью, — через стол глядит с торжеством. — Это не Волков придумал. Это ты сам придумал.

Это смешно.

— Да ну, — он почти наверняка выдумывает, я же, кажется, все-таки не даун. Хотя как раз это убеждение, скорее всего, весьма субъективно.

— Честно. У меня в дневнике бумажном записано, я недавно нашел, — говорит он и улыбается; любой жест в мой адрес волнует чересчур сильно, но приоритет, выставленный подобного рода деталям, в системе слишком высок и мною быть снижен не может — у пользователя недостаточно прав для этого действия.

— Ах, значит, ты судовой журнал ведешь, как педагоги в учреждениях по взращению детей-дебилов, — вывожу я; он фыркает и качает головой.

— Это журнал про особо одаренных. Там есть еще двухлетней давности запись о том, как ты бегал по зданию и орал: «Белоснежка! Белоснежка!», ни к кому при этом не обращаясь.

Еще немного — и от смеха меня стошнит прямо на стол.

— Это тебе в кошмаре, небось, приснилось, вот и плетешь черт-те что…

— Да нет, — настаивает Руд; телка всхрапывает, перебивая, но он невозмутимо продолжает. — Это у тебя от кокаина тогда были первые признаки аутомоносексуализма. Того самого, который ты до сих пор так яростно и бессмысленно отрицаешь. Как и многое другое, впрочем.

Тоже верно. Он просит еще кофе; отметив краем глаза, что разряжается и понемногу гаснет, зеленея, лампа, отшатываюсь к плите. От совокупности спиртного, голода, холода и жара прилично качает; за спиной грюкает стул, как когда-то, и я не оборачиваюсь — полковник подходит к мойке ополоснуть кофейные чашки. Отсыревшие спички отказываются повиноваться — всему виной красивые, но старые резные оконные рамы, снег забивается в щели, и влажность в доме от этого еще больше, чем от нечиненной крыши. Он ставит мокрую посуду на сушилку как раз тогда, когда я достаю из шкафа сухую; кое-как насыпаю ему крохких гранул кофе и сахару, а новую порцию опрокидываю из ложки на стол, когда он порывисто, резко обнимает меня сзади за плечи. Эффект не заставляет себя долго ждать; как по мановению волшебной палочки; закрывая глаза, когда он зарывается носом в мои волосы, я неожиданно вспоминаю давний, запавший в душу телефонный разговор с другом, который тогда только уехал в другой город на заработки и не замедлил там по этому случаю влюбиться до беспамятства и взаимно в какую-то малознакомую сотрудницу. «И как поживаете?» — спросил я. «Поживаем охуенно!» — бурно-радостно похвастал он. Мне всегда было довольно неясно, что обычно происходит со влюбленными людьми от момента встречи до расставания или свадьбы, в смысле, чем они занимаются, о чем говорят, как проводят время — не могут же они все время выполнять традиционную культурную программу для влюбленных — и поэтому позволил себе полюбопытствовать, что же они делают в свободное от работы время. «Ебемся», — коротко ответил он, а когда я уточнил — и все? — то услышал вдобавок недоуменное: «Ну, а что тут еще поделаешь?». Мне было всего лет семнадцать, отчего я наивно решил, что они не вполне подходят друг другу, а, вероятно, на самом деле вообще друг друга не любят, только хотят, может быть. Сейчас же, когда он стоит и дышит мне в шею, а его руки — у меня на плечах, сквозь пелену совокупности состояний и этого чертова-безымянного меня вдруг осеняет — это, скорее всего, лучшее решение, потому как полное взаимопроникновение возможно только в сексе и при совместном употреблении. А совместное употребление доступно далеко не всем и, кроме того, в отличие от секса почти всегда имеет свою отдачу. Комната снова стартует плавное движение по кругу, шатко покачивается и по мере разрядки аккумулятора погружается во все больший полумрак. Не могу сказать, чтоб подобное озарение радовало меня хоть в какой-то степени; скорее, совсем наоборот. За нашими спинами тяжело бахает; Руд шумно выдыхает, покусывая мой выступающий под затылком позвонок. Ассоциации бредово-товарным составом сменяют друг друга; отвлекаясь на мягкое шуршание закипающего чайника, совершаю машинальные попытки высвободить правую руку, чтобы доделать кофе, и задаю вопрос:

— Чем пахнет?